Настоящий материал (информация) произведен и (или) распространен иностранным агентом Сахаровский центр либо касается деятельности иностранного агента Сахаровский центр

 

Открытие
Пленарное заседание «Сахаров: разумный идеалист в иррациональном мире ХХ века»

 
20 мая 2011. День первый

               Сергей Лукашевский: Меня зовут Сергей Лукашевский, я директор Сахаровского центра. Мы начинаем нашу конференцию, которая называется «Андрей Сахаров: тревога и надежда — 2011». Это очень важное событие для нас, тем более что оно совпадает с наступающим завтра 90-летием Сахарова. Прежде чем перейти к начальному этапу приветствий участников конференции, я скажу буквально несколько слов.
               Во-первых, хочу поблагодарить американский Фонд Сахарова и российский Фонд «Династия», а также лично Дмитрия Борисовича Зимина, без помощи которых эта конференция не смогла бы состояться.
               Я бы хотел прочитать буквально несколько строк из сахаровской работы «Тревога и надежда», которая и дала название нашей конференции, потому что, мне кажется, что сегодня в зале собрались именно такие люди, о которых говорит Андрей Дмитриевич в этой работе. «Надежда человечества — активные, открытые, умные действия людей доброй воли во всем мире, вдохновляемые высокими моральными принципами. Произволу, беззаконию, ограничению прав человека не должно быть места на планете, так же как войне, голоду и бедности. Таковы высшие интересы всех нас вместе и каждого в отдельности». Я уверен, что под этим девизом пройдет наша сегодняшняя встреча.
               Хочу первым предоставить слово для приветствия представителю американского Фонда Сахарова Антонине Буис.
              
               Антонина Буис: Доброе утро! Я очень рада, что вы все смогли собраться. Я скажу несколько слов сначала по-английски.
               Я хотела бы поблагодарить московский Сахаровский центр и музей за организацию этой замечательной конференции.Благодарю всех от имени правления американского Фонда Сахарова, от имени первого президента нашего Фонда Эдварда Кляйна, который был настоящим другом и кто оказывал верную поддержку Сахарову в Америке. И я хочу сейчас зачитать заявление нового президента Алексея Семенова, который, к сожалению, не приехать.
               «Уважаемые участники юбилейной сахаровской конференции, дорогие друзья! До последнего времени я надеялся быть с вами в момент открытия. Это не получилось по очень печальной причине — критического состояния моей матери Елены Боннэр. Вместо того чтобы зачитывать ее обращение к конференции, мне приходится писать свое и быть с вами только мысленно.
               Планирование этой конференции началось больше полутора лет тому назад. Помимо нашей обычной функции финансирования работы Сахаровского центра и архива в Москве Фонд Сахарова в США принимал активное участие в планировании, особенно вначале, когда определялись общая тематика и видение конференции. Впоследствии, конечно, Сахаровский центр и московский организационный комитет провели свою практическую подготовительную работу. Как всегда в таких случаях, работы оказалось больше, чем мы думали. Большое спасибо организационному комитету —Их работа сделала идею этой конференции реальностью.
               20 лет назад в Москве прошел Сахаровский конгресс. На мой взгляд, это было важно событие для России и мира. Атмосфера необычайной энергичности и взаимопонимания на конгрессе одновременно отразила динамичность демократических сил в тот момент и помогла консолидации демократического движения. Конгресс стал важным шагом на пути к разрушению тоталитарного режима Советского Союза. Идеи Сахарова, прежде всего мысль о первичности прав человека для решения проблем любого общества в масштабе страны и даже планеты, были основополагающими для участников конгресса, многие из которых сами знали Андрея Дмитриевича и были его соратниками в защите прав человека и в поисках демократического пути развития.
               С тех пор прошло много лет, произошло много событий. К сожалению, иных уже нет, все меньше остается людей, которые знали Андрея Дмитриевича и вместе с ним выстрадали принципы, которые он сумел сформировать.
               Политическое и общественное развитие России не оправдало надежд, которые мы питали в 1991 году. Тоталитарного строя больше нет, но до демократии далеко. Гражданское общество, не такое сильное, как хотелось бы, борется, в сущности, с авторитарным режимом. И существует мнение, что для нового поколения, погруженного в детали этой борьбы, сахаровские идеи уже и не очень нужны как устаревшие.
               Собственно, главный вопрос этой конференции для меня как раз и есть, так ли это. Действительно ли наследие Сахарова как общественного мыслителя имеет только исторический интерес? Мое мнение противоположно этому тезису. Наоборот, мне кажется, что по прошествии времени российское и даже мировое общество готовы по-новому воспринять идеи Сахарова и по-новому применить их в сегодняшней реальности. То же самое происходит и с научными идеями Сахарова, которые сейчас снова привлекают внимание как основополагающие, центральные для наиболее интересных направлений в современной физике. Как раз сегодня я в статье о фундаментальных проблемах интерпретации квантовой физики увидел ссылку на идею Андрея Дмитриевича об индуцированной гравитации, которую он впервые высказал в начале 60-х годов. Оказывается, сейчас стало возможно смотреть на эти идеи как на механизм возникновения пространства и времени из квантовых процессов.
               Я думаю, что доклады и обсуждения на конференции приведут нас к подобным выводам и о сахаровском анализе глобальных проблем человечества, и о его подходах к решению этих проблем. Я уверен, что дискуссии на конференции будут интересны и продуктивны в самом широком смысле. В частности, я надеюсь, что конференция поможет российскому и американскому фондам Сахарова, Сахаровскому центру и архивам определить эффективную стратегию сохранения и распространения интеллектуального наследия Андрея Дмитриевич. Я искренне желаю успеха конференции и всем участникам здоровья и сил. Алексей Семенов.
               Особо сожалею, что не буду присутствовать на мемориальном вечере, где я должен был быть модератором. Эта потеря именно для меня, а не для вечера. Выступать будут люди, которые расскажут об Андрее Дмитриевиче во много раз лучше, чем это смог бы сделать я. Мне также очень жаль, что ушел редкий для меня шанс увидеть множество друзей одновременно. Моя сестра, Татьяна Янкелевич, не смогла приехать в Москву по тем же печальным причинам. Она присоединяется к этому письму, шлет теплый привет всем друзьям и желает всего самого лучшего всем участникам конференции».
               Спасибо.
              
               Сергей Лукашевский: Спасибо, Антонина.
               Когда мы говорим о Сахарове, его идеях, то одна из самых важных моментов — это международное сотрудничество между странами и народами, без которого Сахаров не видел возможного прогресса ни в одной области. И мы очень рады поддержке нашей конференции со стороны наших зарубежных друзей. Я чрезвычайно рад приветствовать на нашей конференции министра иностранных дел Чешской республики Карела Шварценберга. Я рад предоставить ему слово для краткого приветствия.
              
               Карел Шварценберг (перевод): Я очень тронут тем, что я — здесь, на этой конференции памяти Андрея Дмитриевича Сахарова. Четверть века тому назад мы сюда приехали с господином (Гавелом), говорили о том, как жить дальше, как дальше заниматься правами человека. Конечно, многие из тех, с кем мы тогда общались, уже смотрят на нас сверху. Они не с нами, но здесь остались и старые друзья, такие, как, например, Людмила Алексеева, которую я рад видеть.
               Понятное дело, что девиз, под которым проходит сегодняшняя встреча, — это всего-навсего желание и мечта, потому что достичь этого в жизни никогда полностью не удается. Потому что если мы говорим про мир, прогресс и права человека, то сразу становится ясно, что борьба эта вечная и мира достичь не удастся никогда. И то, чего от нас требуют наши молодые, — вечный прогресс… Ну, если бы нам удалось достичь вечного прогресса, мы бы уже тут несколько веков сидели с крылышками и с нимбом вокруг головы. Прогресс может быть только частичным, временным, в чем-то, а дальше происходит перезагрузка, если использовать такое модное слово.
               Конечно, понятно, что борьба за права человека, борьба за человеческое достоинство бесконечна. И когда человек в это ввязывается, он должен отдавать себе отчет, что это будет сложно, что за это придется расплачиваться, с концом его жизни эта борьба не закончится, потому что должны будут появиться новые люди, которым он передаст свой опыт, вступать в эту борьбу. Поэтому для меня очень важно и очень радостно то, что я здесь вижу много молодых людей. Чтобы долго не говорить, еще раз поприветствую и старших, которые знали в другие времена, и тех молодых, которые сейчас присоединились к нам. У них впереди еще много сложной работы. Всем вам желаю успехов.
              
               Сергей Лукашевский: Спасибо.
               Я бы хотел передать дальше слово Томасу Хаммарбергу, Комиссару Совета Европы по правам человека, который лично для меня за последние два года стал не просто представителем международного сообщества, а благодаря очень интересной активной совместной работе практически коллегой.
              
               Томас Хаммарберг (перевод): Больше двух десятилетий прошло с тех пор, как ушел Андрей Дмитриевич Сахаров. Но, я думаю, многие из вас чувствуют, что по-прежнему актуально и сегодня то, что он писал и говорил, примеры, которые он подавал своими поступками. Его послание также все еще актуально, в том числе для юного поколения. Я и многие мои коллеги чувствуем, что наша главная задача —  рассказать следующему поколению о миссии Сахарова и примерах, которые он дал. И я думаю, что здесь Фонд и Центр Сахарова играют очень важную роль. Как вы знаете, Центр подготовил превосходную выставку, посвященную тому, что делал, что писал, что поддерживал Сахаров. Эта выставка также переведена на английский язык, потому что мы ощущаем, что Сахаров был, конечно, очень русским,  но в то же время он был европейцем, личностью мирового масштаба. Сейчас выставка совершает тур по всей Европе. Я сам вел церемонию открытия экспозиции в Стокгольме, Ереване, Сараево и некоторых других местах. Мы надеемся, что выставка вызовет новую волну интереса к сахаровскому посланию и его личному примеру.
               Другая попытка напомнить о его послании будет сделана сегодня — это книга на русском языке, которая будет здесь представлена. Это собрание работ Андрея Сахарова, посвященных правам человека, включая, конечно, его Нобелевскую лекцию. Свой вклад в подготовку этой книги внесли нескольких хорошо известных людей, таких как Павел Литвинов — он здесь, среди публики; я вижу в зале  еще одного писателя— Адама Михника, который тоже участвовал в подготовке книги. Надеюсь, что у нас будет достаточно времени изучить, что Андрей Сахаров написал о правах человека и как его друзья и поклонники отозвались о его вкладе. Я думаю, что эта конференция поможет сохранить живую память о Сахарове и даст нам еще одно доказательство, что его идеи до сих пор крайне актуальны для сегодняшнего общества.
              
               Сергей Лукашевский: Большое спасибо.
               Вновь возвращаемся в Россию. Я с удовольствием передаю слово для приветствия Владимиру Петровичу Лукину, уполномоченному по правам человека в Российской Федерации.
              
               Владимир Лукин: Дорогие друзья, я думаю, что самый лучший вклад, который могут сделать присутствующие здесь официальные лица, — это говорить коротко, для того чтобы дать возможность выступить содержательным участникам конференции. Я постараюсь соответствовать этому своему мнению.
               Конечно, Андрей Дмитриевич Сахаров — фигура уникальная даже среди великих. На мой взгляд, его уникальность состоит в том, что в нем, как ни в каком другом человеке, проявилась многосторонность гениальности. То, что он великий ученый, — это известно каждому. То, что он великий патриот своей страны, в которой стремился, как он считал самым правильным образом, укрепить ее позиции, самостоятельность и так далее, — известно хорошо. То, что это человек, который, озаботившись будущим человечества, стал выдающимся мыслителем в сфере общественной, в сфере политической, в знании предметов, —  также общепринято. Он выдающийся борец, который боролся упорно, самозабвенно, самоотверженно с огромным риском для себя и, я бы сказал, с азартом. При этом он отличается от других выдающихся борцов за правое дело, которые были в истории нашей страны, тем, что он подходил к проблеме без, я бы так сказал, чрезмерной односторонности, а иногда и фанатизма, как это иногда у нас бывало.
               Я вспоминаю слова Виссариона Белинского, человека выдающегося в своем роде в российской истории. Он сказал так: «Страшный я человек, если ко мне в голову втемяшится какая-нибудь метафизическая идея». По-моему, Россия сильно пострадала от этих мощных, сильных, ярких людей, которым втемяшивалась в голову метафизическая идея, и они не хотели обращать внимания ни на какие другие идеи. Вот Андрей Дмитриевич Сахаров был совершенно другим человеком. Он был ученым, а значит, он прислушивался к мнению других, синтезировал. Сама идея конвергенции, как она работала — это дело сложное. Об этом мы на конференции поговорим. Но идея конвергенции могла стать основополагающей  для человека синтетического, который объединял идеи, а не уничтожал другие идеи во имя своей собственной.
               Так что Андрей Дмитриевич — это выдающийся, уникальный человек. Возникает вопрос, который уже Томас Хаммарберг поставил здесь, — насколько он современен? Он, конечно, современен. Но современен не по меркам обычных человеческих страстей, а как современник перехода человечества из одного состояния в другое. А это требует не нашего личного, а исторического времени.
               Я позволю себе прочитать то, что Андрей Дмитриевич однажды сказал: «Тысячелетия назад человеческие племена проходили суровый отбор на выживаемость; и в этой борьбе было важно не только умение владеть дубинкой, но и способность к разуму, к сохранению традиций, способность к альтруистической взаимопомощи членов племени. Сегодня все человечество в целом держит подобный же экзамен». Да, действительно, держит подобный экзамен, и, я думаю, держит пока что неважно. Ничуть не лучше, чем наш знаменитый Единый государственный экзамен. Я бы назвал то, что я сейчас прочитал, единым межгосударственным экзаменом. Но из-за того, что мы держим этот экзамен плохо, не следует того, что этот экзамен отменен. Он существует, и он будет самым актуальным в последующие времена. И дай бог нам этот экзамен выдержать — это будет лучшая память о Сахарове. Спасибо.
              
               Сергей Лукашевский: Большое спасибо.
               Передаю слово директору «Горбачев-фонда» Ольге Михайловне Здравомысловой, которая выступит с приветствием от Михаила Сергеевича Горбачева.
              
               Ольга Здравомыслова: Дорогие друзья! Михаил Сергеевич Горбачев передает привет всем участникам конференции. К сожалению, после перенесенной операции он пока не принимает участие в публичных мероприятиях, но, конечно, он желает успехов в работе конференции, очень важной, особенно сейчас, и передает свое приветствие.
               «Участникам международной конференции “Тревога и надежда —  2011” к 90-летию со дня рождения Андрея Дмитриевича Сахарова. 21 мая Андрею Дмитриевичу Сахарову исполнилось бы 90 лет. Огромная роль этой личности все больше получает признания и в России, и в мире. Я услышал об Андрее Дмитриевиче тогда же, когда и большинство советских граждан — во второй половине 60-х годов. В печати его имя не упоминалось. Его идеи о прогрессе и мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе замалчивались, но становились известны в изложении других людей. Не зная Сахарова лично, они задумывались о необходимости глубоких общественных переменах. И позиция Сахарова была созвучна их настроениям и надеждам.
               Сахаров резко высказался по поводу ввода советских войск в Афганистан, и это послужило основанием для его высылки из Москвы в Горький. Я всегда считал это несправедливым и незаслуженным. Мое решение — позвонить Сахарову и лично сообщить ему о прекращении его ссылки и возвращении его в Москву — было вызвано, прежде всего, желанием устранить эту несправедливость. Я всегда считал Сахарова союзником. В годы перестройки я не говорил с ним о поддержке, но, безусловно, был уверен, что такой человек должен быть включен в производящий процесс. Деятельность Андрея Дмитриевича стала частью перестройки, тех глубоких перемен, которые с ней связаны.
               Когда Сахаров был избран на Съезд народных депутатов, у него появилась возможность публично высказывать свою позицию. Он предложил проект Конституции Союза Советских Республик Европы и Азии. В проекте было много интересного. Мысли и предложения Сахарова шли в русле того, что мы тогда делали. Демократическая направленность идей Андрея Дмитриевича сейчас важна не меньше, чем в те годы, когда он жил и работал.
               Сахарову была абсолютно чужда мысль, что России необходима твердая рука, что модернизацию общества можно провести авторитарными методами. На первое место он всегда ставил права и свободы человека, судьбу отдельного человека. Это во многом было проигнорировано в последующие годы. И нам надо снова к этому возвращаться. По-прежнему важны мысли Сахарова о разоружении, о решении глобальных проблем человечества. Андрей Дмитриевич понимал, что необходима демилитаризация (общества) и политики.
               В автобиографии Сахаров писал: “Я воздерживаюсь от конкретных прогнозов, но сегодня, как и всегда, я верю в силы человеческого разума и духа”. Андрей Дмитриевич всегда занимал нравственную позицию. Таким он мне запомнился.
               Желаю успеха конференции, посвященной памяти этого выдающегося человека. Михаил Горбачев».
              
               Сергей Лукашевский: Большое спасибо. Следующее слово для приветствия мы бы хотели предоставить человеку, который, к сожалению, не может быть сейчас с нами. Но зато он подготовил и передал приветствие, которое за него тоже прочитает представитель. Я имею в виду Михаила Борисовича Ходорковского. Приветствие прочитает его адвокат Юрий Шмидт.
              
               Юрий Шмидт: «Дорогие друзья! Об огромном вкладе Андрея Дмитриевича Сахарова в самые разные сферы жизни написано и сказано так много, что любая оценка его личности, научной и гражданской деятельности рискует оказаться банальной. И это притом, что многие его предложения и идеи еще не реализованы, а, возможно, и не поняты современниками.
               Конечно, для меня как человека, чьи друзья и коллеги находятся в заключении и вынужденной эмиграции, особенно значима его правозащитная деятельность. Умеющий мыслить реалистично и прагматически, в борьбе за соблюдение прав и свобод человека Андрей Дмитриевич не допускал никаких компромиссов. Сегодня, когда авторитарный режим вновь утвердился в нашей стране, вновь повсеместно нарушаются фундаментальные права человека, нам так не хватает авторитетного лидера, чье слово было слышно во всем мире.
               Но академик Сахаров мыслил глобально, поэтому я хотел бы пару слов сказать в развитие одного из его глобальных прогнозов, тем более что эта тема близка мне профессионально.
               Среди основных идей Сахарова была мысль о необходимости достижения энергетической независимости наиболее развитых, демократических стран. Он полагал, что без такой независимости они потеряют свободу, что, в свою очередь, помешает странам “третьего мира” преодолеть внутренние проблемы, победить нищету.
               Сегодня мы видим, как сбываются его предсказания. Именно проблема энергетики заставляет демократические страны заискивать перед сырьевыми автократиями. Именно желанием захватить энергетические ресурсы многие объясняют гуманитарные интервенции последних лет. Правда это или нет — не так важно для репутации демократии. Именно нехватка энергии по доступным ценам подрывает экономический рост во всем мире, ограничивает возможности повысить уровень жизни людей там, где они голодают.
               Тяжелая авария на японской атомной станции грозит в очередной раз остановить снижение доли сжигаемых углеводородов в общем объеме энергии, потребляемой человечеством, и тем самым приблизить трагедии куда более масштабные, когда искусственный энергетический голод породит глобальные конфликты, а также создаст обманчивое чувство всевластия у некоторых из тех, кто эти ресурсы контролирует.
               Где же выход? Выход — в отказе от потребительской парадигмы, возникшей меньше 200 лет назад, когда уровень развития общества приравняли к объемам материального потребления. Новые технологии должны служить росту качества жизни, а не формировать демонстративный, уничтожающий природу и ненужный людям спрос.
               Выход — в развитии новой энергетики на базе массового использования уже имеющихся технологий в области ветряной, солнечной, термальной энергии. Ветряки, солнечные батареи, термальные станции, технологии эффективного использования энергии — альтернатива военным конфликтам и отказу от общечеловеческих ценностей.
               Наконец, выход не в том, чтобы атомная энергетика стала очередной монополией развивающихся стран. От этого общая безопасность только уменьшится. Выработка энергии таким способом все равно продолжится. Однако авария на АЭС в Иране или КНДР, даже при равном уровне технологий, более вероятна, чем в Японии или Германии. А последствия для человечества ничем не меньшие. Мы не отказались от производства холодильников, когда узнали о проблеме озонового слоя, но нашли замену фреонам. “Мирный атом”, как и фреоны — проблема глобальная, значит, решение может быть только глобальным.
               Мир очередной раз стоит на пороге серьезных цивилизационных подвижек. В какую сторону и с какими издержками будут идти эти изменения, во многом зависит от способности интеллектуальной элиты человечества к правильному предвидению и ответственному лидерству. В этом для меня пример Андрея Дмитриевича.
               Желаю успеха в работе! Михаил Ходорковский».
              
               Сергей Лукашевский: Большое спасибо.
               Теперь мы переходим к приветствиям от наших коллег по гражданскому обществу, представителей российских и международных организаций. Их поддержка, их помощь, их участие, в том числе в подготовке к этой конференции, были очень важны для нас. Первой я предоставляю слово Кэрролл Богерт, представителю Human Rights Watch.
              
               Кэрролл Богерт: Здравствуйте! Я очень рада принимать участие в этой конференции — 90-летии рождения Андрея Дмитриевича Сахарова. Хотя я очень мало знаю о его рождении, я очень хорошо помню его смерть. Я была в то время корреспондентом журнала «Ньюсуик» в Москве. До сих пор помню, как шел Борис Николаевич Ельцин за гробом Сахарова по улицам Москвы. Был очень холодный декабрь. Ельцин был без шапки. И это была настолько очевидная и даже циничная попытка присвоить  моральный авторитет великого человека! Это было удивительно и даже отвратительно. Я не хотела бы присваивать наследие Сахарова, но хочу сказать, что в каком-то смысле мы, иностранные активисты за права человека, тоже в каком-то смысле можем считаться детьми Сахарова, если можно так сказать.
               Во-первых, Human Rights Watch, где я являюсь заместителем директора, был создан как Helsinki Watch именно для того, чтобы поддерживать диссидентов в Советском Союзе и в Восточной Европе вообще. Нашей задачей была именно их поддержка. И наш учредитель Роберт Бернстайн приехал в Москву. Ему было удивительно, что на Московском книжном фестивале он не мог представить все книги (нрзб), потому что в Советском Союзе была цензура. Это стало для него импульсом к созданию Helsinki Watch, который сегодняшня называется Human Rights Watch. Это в практическом плане. Но в другом плане мы тоже пытаемся в каком-то смысле исполнить миссию Андрея Дмитриевича Сахарова. Мы тоже испытываем уважение, даже благоговение к точности в наших расследованиях и настаиваем на достоинстве каждого человека в мире.
               Я очень рада оказаться с в месте, где появилось на свет международное движение за права человека. Спасибо вам большое.
              
               Сергей Лукашевский: Большое спасибо.
               Я вижу, что подошел Михаил Федотов. С удовольствием предоставляю ему слово. Михаил Федотов, председатель Совета при Президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам человека.
              
               Михаил Федотов: Спасибо, уважаемые дамы и господа.
               Уважаемый господин министр, уважаемый господин комиссар, уважаемый господин посол, уважаемые господа, дамы! Я вижу здесь столько своих друзей из разных стран мира! Это доставляет мне огромное удовольствие. Но поверьте, не меньшее удовольствие представляет мне видеть здесь членов нашего Совета — Людмилу Михайловну Алексееву, кого-то еще наверняка, просто не вижу. И всех нас здесь собрало имя великого человека. У меня в кабинете висит, правда, другой портрет Андрея Дмитриевича, но висит с 1990 года.
               Я считаю, что для России Андрей Дмитриевич Сахаров сегодня остается тем нравственным идеалом, к которому мы должны стремиться. В первую очередь все те, кто занимается развитием гражданского общества и укреплением системы прав человека. В его работах, в его книгах, в его воспоминаниях можно найти очень много точных рекомендаций, что нам нужно делать сегодня. Я себе выписал чуть-чуть. Вот давайте подумаем, когда это могло быть сказано. «В стране в условиях надвигающейся экономической катастрофы и трагического обострения межнациональных отношений происходят мощные и опасные процессы, одним из проявлений которых является всеобщий кризис доверия народа к руководству страны. Если мы будем плыть по течению, убаюкивая себя надеждой постепенных перемен к лучшему в далеком будущем, нарастающее напряжение может взорвать наше общество с самыми трагическими последствиями». Такое ощущение, что это было написано вчера. Просто вчера! А это было написано больше 20 лет назад! Уже 20 лет Андрея Дмитриевича нет с нами. И то, что его нет с нами, — это наше несчастье, это наша трагедия. Потому что если бы он был с нами, нам было бы, конечно, намного легче.
               Или другая замечательная его цитата: «Чем же объяснить непоследовательность, половинчатость “новой политики”? Главная причина, как я думаю — в общей инерционности гигантской системы, в пассивном и активном сопротивлении бесчисленной армии бюрократических и идеологических болтунов». Это про наш сегодняшний день. Но это не говорит о том, что мы стоим на месте или что мы движемся по кругу. Мы просто еще никак не можем вырваться из тех проблем, которые нам создала старая тоталитарная система. Нам важно вырваться из нее, вырваться на простор современного развития. И тогда у нас все получится и с модернизацией, и с демократизацией — то есть с тем, чем мы начали заниматься еще вместе с Андреем Дмитриевичем Сахаровым.
               Сегодня его с нами нет. Но мы с ним есть! Спасибо.
              
               Сергей Лукашевский: Спасибо.
               Сейчас я бы хотел чуть отступить от текста программы, который у вас есть на руках, потому что собираюсь дать слово для приветствия человеку, об участии которого нашей конференции я узнал вчера. Тем не менее, нам очень приятно. Когда Сергей Адамович Ковалев узнал об этом, он вспомнил, что в 70-е годы этот человек своим участием в правозащитной деятельности даже повлиял на его судьбу и смог облегчить условия содержания Ковалева в заключении. Я имею в виду Тома Стоппарда.
              
               Том Стоппард (перевод): Господа! Мое появление здесь столь же неожиданно для меня, как и для вас, но это замечательно. Я — британский драматург, еврей из Моравии. Меня увезли из Чехословакии как раз перед вторжением нацистов. Меня увезли из Сингапура как раз перед японским вторжением. Моего отца убили. Моя мать вышла замуж за мистера Стоппарда. Я прибыл в Англию и стал англичанином вместо того, чтобы вернуться в родные края, как раз в Новую эпоху, которая началась в 1948-м.
               Я рассказываю вам это не потому, что хочу, чтобы вы знали о моей жизни, не потому что хочу подчеркнуть, что у меня была такая прекрасная жизнь 50—60 лет назад. У меня есть ощущение, что благодаря исключительной удаче я прибыл в страну и культуру, которая представляет для меняотчасти образец, где права человека доступны нам, живущим в обществе, где есть свобода слова, свобода собраний, все, что должно быть в просвещенном обществе. Мой друг (я говорю это с гордостью), министр иностранных дел Чехии заметил, что вечного прогресса не существует. Мы знаем, что вещи несовершенны. Никто из нас, включая меня, больше не живет в стране и культуре, которые представляли бы образец идеального общества. Тем не менее, приглашение на эту конференцию стало чем-то, от чего я не мог отказаться.
               Имя Сахарова прошло через всю мою юность и зрелые годы. Он был прежде всего человеком выдающегося мужества, не говоря уже о его исключительном интеллекте. Как вы можете предположить, мои интересы и моя деятельность были связаны с преимуществами и недостатками жизни в странах с тоталитарным режимом до 1989 года. Перестройка, которая произошла в европейской истории и случилась около 1990 года, никоим образом не исчерпала моего и вашего интереса к этим проблемам, поскольку преследовани граждан государством не прекратилось.
               Шесть лет назад я был в Минске, где подружился с некоторыми членами запрещенной группы, познакомился, например, с Андреем Санниковым, который раньше входил в правительство, а в настоящее время находится в тюрьме. Он приговорен к пяти годам заключения за участие в мирной демонстрации против фальсификации итогов президентских выборов в Белоруссии в декабре прошлого года. Я хотел бы об этом  европейском анахронизме. Нам следует обратить внимание на этот факт и сделать что-то коллективно или индивидуально, если мы можем. Потому что преследования, с которыми первыми столкнулись мои белорусские друзья, отчетливо напоминают тот ужасный период, который мы уже проживали.
               Господа, спасибо вам за знания, работу и энергию, которые вы вложили в дело, остающееся крайне важными для цивилизованной жизни и просто для общества.
              
               Сергей Лукашевский: Спасибо.
               Я бы хотел пригласить для приветствия Людмилу Михайловну Алексееву, Московская Хельсинкская группа.
              
               Людмила Алексеева: Вот Алексей Семенов, член семьи Сахарова, в своем послании к этой конференции спросил, насколько современны идеи Андрея Дмитриевича, востребованы ли они сейчас. И в выступлении Владимира Петровича Лукина, Михаила Александровича Федотова были цитаты, которые доказывают, что очень даже современны. Я бы тоже хотела вернуться к этому, как необычайно современны, как необходимы нам идеи, которые Сахаров провозгласил много лет назад — тогда, когда никто об этом не думал, уж в Советском Союзе — точно.
               Вот сейчас самое модное слово в России — это «модернизация». Мы по-прежнему — догоняющая страна. И наше спасение в том, что мы модернизировались и догнали европейские страны (ведь мы тоже европейская страна). Но модернизацию нам — официальные источники, во всяком случае, и руководители нашей страны — пытаются представить как некий технологический и технический процесс. Вот надо завезти — ну, где нам сделать самим! — завезти с Запада оборудование, специалистов и быстренько-быстренько догнать. Это идеи времен Петра I. Мы тогда тоже этим занимались. А в современном мире, и это многие подчеркивают, все разумные люди это говорят, это на поверхности лежит, модернизация — это, прежде всего, модернизация взаимоотношений между властью и гражданами, между которыми у нас пропасть лежит пока, непроходимая пропасть.
               Модернизация — это, прежде всего, уважение к Конституции, к правам человека, к правам граждан. Это уважение человеческого достоинства каждого человека любым чиновником сверху донизу или снизу до верху, как хотите. Именно в этом — идеи Сахарова. Если бы он был сейчас жив, он бы говорил именно это. Если бы он сейчас был жив, насколько легче нам было бы достичь этой цели! Когда я говорю «нам», я говорю не только о правозащитниках, единомышленниках Сахарова. Я говорю обо всех российских гражданах, включая нашего президента, включая всех живущих в нынешнем мире. Потому что Андрей Дмитриевич Сахаров был фигурой глобальной.
               Я очень горда, что наша страна подарила миру такого человека, как Андрей Дмитриевич Сахаров. Ведь такие люди рождаются не в каждой стране и не в каждом поколении. Но было бы легче не только российским гражданам, было бы легче всему миру — потому что моральный авторитет Сахарова распространялся на весь мир.
               Его нет с нами. Но мы должны, мы обязаны помнить, что он для нас сделал. И я не говорю, что надо стремиться стать такими как он, это невозможно, — но стремиться к этому нужно каждому. Спасибо.
              
               Сергей Лукашевский: Большое спасибо, Людмила Михайловна.
               В феврале этого года в Сахаровском центре побывала с визитом Верховный комиссар ООН по правам человека Наванетхем Пиллэй. Это был очень важный визит. И очень важно было, что именно наш центр был выбран ею для встречи с российскими правозащитниками. И сегодня я рад пригласить к микрофону Дирка Хебеккера, который представит приветствие Наванетхем Пиллэй. Дирк, прошу вас.
              
               Дирк Хебеккер: Обращение Верховного комиссара ООН по правам человека участникам конференции.
               «Уважаемые коллеги! Я рада приветствовать, хотя и на расстоянии, участников международной конференции “Андрей Сахаров: Тревога и надежда — 2011. 90 лет со дня рождения Андрея Дмитриевича Сахарова”, на которой будут обсуждаться глобальные вызовы современного общества с точки зрения исторической перспективы и с учетом текущей ситуации в России.
               Во время моего недавнего визита в Российскую Федерацию в феврале у меня был целый ряд встреч и дискуссий с представителями как гражданского общества, так и правительства. И я бы хотела выразить искреннюю благодарность Музею и Общественному центру имени Сахарова за организацию одной из таких информативных дискуссий. Через эти встречи я получила уникальную возможность узнать о сложностях, с которыми сталкивается ваша страна в сфере продвижения и защиты прав человека.
               Во время встреч с президентом Медведевым и другими высшими должностными лицами я подчеркивала важнейшую роль гражданского общества и необходимость его поддержки всеми средствами, особенно в такой стране, как Россия, так как это является одним из ключевых факторов успешного осуществления процесса модернизации и развития. Я также предложила поддержку моего Управления, имея в виду все имеющиеся в моем распоряжении инструменты и особенно накопленный ООН достаточно большой опыт в помощь тем, кто понимает необходимость перемен. Это особенно касается укрепления системы учреждений, обеспечивающих верховенство права, и создания действительно демократической атмосферы для правозащитников и общественных организаций. Я бы сказала, что институциональная реформа и надлежащее исполнение существующего законодательства — от Конституции до конкретных законов и судебных решений — является одним из вызовов и действительно неотложных дел для страны. И это именно то, за что, я считаю, твердо и открыто боролся бы Андрей Сахаров сегодня вместе с вами. Я уверена, что вы будете и в дальнейшем поддерживать и продвигать богатое наследие Андрея Сахарова.
               Я бы хотела пожелать участникам конференции выступить с инициативой новой общественной дискуссии по продвижению универсальных ценностей прав человека, начатой Андреем Сахаровым в 60-е годы, с учетом новых реалий XXI века и текущей ситуации в России. Я уверена, что ваша Конференция внесет вклад в продвижение ценностей открытого демократического общества в России с равными правами для всех, что и отстаивал и разделял Андрей Сахаров.
               Желаю вам плодотворной работы. Нави Пиллэй, Верховный комиссар по правам человека».
              
               Сергей Лукашевский: Большое спасибо. Я рад предоставить слово Стиву Кроушоу, представителю Amnesty International.
              
               Стив Кроушоу (перевод): Я очень рад приветствовать вас. Приглашение на сегодняшнюю конференцию — огромная честь для Amnesty Internationalи для меня лично. Для меня, как и для других, сидящих в зале, Андрей Сахаров был путеводной звездой в жизни. Я изучал русский в Ленинграде. В то время, несомненно, он был очень важным отдельным голосом. Позднее он оказал огромное влияние на меня и мою журналистскую деятельность. Когда я писал о событиях в Советском Союзе и делал репортажи из Советского Союза, я имел честь познакомиться с Сахаровым.
               Я сменил журналистскую сферу на правозащитную; теперь я работаю в Amnesty International. Сахаров, несомненно, по-прежнему вдохновляет всех нас, Amnesty International, которой в этом году исполняется полвека.
               Я думаю, что наша нынешняя встреча очень важна. Я надеюсь, что мы сможем повлиять и на тех, кто не находится в этом помещении, обеспечить то, что так хорошо выполнял он: и противостоять самоуспокоенности, и заставлять людей понять, что изменения действительно необходимы. Как и для Кэрол Богарт, похороны Сахарова стали для меня важным моментом, моментом, когда проявившим перемены. Когда я был здесь студентом, в 1970-е, казалось, очень трудно вывести людей на улицы. Однако на похороны Сахарова пришли десятки тысяч. Это означало, что Россия смогла переломить ситуацию и для себя, и для всего мира. И я согласен с Людмилой Алексеевой, я думаю, что Россия может гордиться тем, что в ней родился Андрей Сахаров.
               Я думаю, что энергия, которую мы вложили и которую можем вложить, создаст реальные изменения, которые помогут противостоять многим трудностям, снова возникшим сегодня.
               Том Стоппард говорил о Белоруссии. Но, конечно, в России также существует много проблем со свободой слова, свободой собраний, политическим характером правосудия. Хотелось бы, чтобы сегодня этих проблем было как можно меньше.
               В этом году, в этом месяце Amnesty International исполняется 50 лет, этот юбилей будут праздновать во всем мире. Перед нами, несомненно, по-прежнему стоит много сложных задач. Но я хотел бы напомнить всем нам девиз Amnesty International, появившийся вместе с организацией: «Добивайся изменений другим способом». В Англии, где возникла организация, один комментатор сказал, что это просто безумие нашего времени — идея, что люди, собравшись вместе, могут многое изменить. Этот скептик, этот циник был не прав. Сахаров многим доказал , что они не правы. И я думаю, что мы должны продолжить его дело. Я очень жду намеченных на следующие два дня дискуссий.
              
               Сергей Лукашевский: И, завершая наш блок приветствий, я бы хотел передать слово Арсению Борисовичу Рогинскому, представителю международного «Мемориала», общественной российской организации, среди основателей которой был Андрей Сахаров.
              
               Арсений Рогинский: Приготовил длинное, хочу сейчас сказать просто два или три предложения. С середины 60-х годов, то есть уже 45 лет, мы живем при Сахарове, под Сахаровым. Сахаров есть в нашей жизни. Мы ставим перед собой проблемы, которые, на самом деле, уже поставил Сахаров. Мы двигаемся по дорожкам, по которым уже хоть как-то, хоть раз он все равно прошел. Мы наталкиваемся на те же трудности и на те же самые неразрешимые вопросы, которые не мог разрешить и он. Мы живем, жили и продолжаем жить в сахаровскую эпоху. И это во всем, чем бы ни занимались — или правами человека, или политикой, или просто какой-то общественной деятельностью, или историей. Все это  — под Сахаровым. Поэтому наша конференция совершенно не мемориальная, а посвящена сегодняшнему дню. Но это все те проблемы, о которых он говорил и по которым предложил решения, и я не думаю, что мы предложим лучше. Естественно, желаю всем нам удачной работы.
              
               Сергей Лукашевский: Большое спасибо.
               Действительно для нас очень важно современное звучание идей Сахарова. Нам важна его актуальность и личность его идей в окружающей жизни. В связи с этим я бы хотел упомянуть об очень важном начинании последних лет — появлении молодежного движения, Сахаровского движения. И одна из этих инициатив прямо связана с нашей деятельностью, и мы не можем ее всеми силами не приветствовать — это создание Музея-кабинета Сахарова в одной из квартир в доме на Земляном валу.
               На этом мы завершаем самый первый блок нашей конференции.
              
               ***
               Сергей Лукашевский: Переходим к докладам. Я рад пригласить для ведения этой части нашей конференции Людмилу Михайловну Алексееву и Арсения Борисовича Рогинского.
               В завершение хотел бы сказать, что первыми словами, которые мы услышим в этой части конференции, будут слова самого Андрея Дмитриевича Сахарова. Мы специально сделали небольшой ролик, который позволит Андрею Дмитриевичу стать непосредственным участником нашей конференции.
              
               «Андрей Сахаров: Роль науки, общественная ее роль сейчас становятся все большей и определяющей в жизни общества. Но она противоречива так же, как противоречива сама общественная жизнь. Урок Эйнштейна заключается в том, что в этих противоречиях надо держаться твердых нравственных критериев, может быть, иногда ошибаться, но быть готовым подчинить нравственным общечеловеческим критериям свои действия.
              
               — Многие студенты считают, что занятия политикой им никак не нужны. Вы как физик, как ученый как пришли к выводу, что политикой необходимо заниматься?
              
               Андрей Сахаров: Это было связано с личной судьбой. Я пришел к этому, когда я уже далеко вышел из студенческого возраста. В силу несколько своей необычной судьбы. Я был привлечен к работам по сверхоружию, занимался этим с большим энтузиазмом. Потом принимал участие в борьбе за прекращение ядерных испытаний, потом вообще широкими проблемами стал заниматься, глобальными и внутри страны. Это было связано уже с особой моей личной судьбой и личной ответственностью.
               Оно ведет страну к катастрофе, затягивая процесс перестройки на много лет. Оно оставляет страну на эти годы в таком состоянии, когда всё будет разрушаться, прогрессивно разрушаться. Все планы постепенного вхождения в новый перестроечный режим, рыночную экономику, они окажутся несбыточными. Разочарование в стране уже нарастает. И это разочарование делает невозможным эволюционный путь развития в нашей стране. Единственный путь, единственная возможность эволюционного пути — это радикализация перестройки.
               Я смотрю в будущее с надеждой, но одновременно я призываю всех к активным действиям для того, чтобы это будущее действительно состоялось и действительно было таким, каким мы его хотим».
              
               Арсений Рогинский: Вначале я хочу выразить бесконечное сочувствие и уважение той группе людей, оргкомитету, которые ее планировали. Потому что бесконечно трудно было по Сахарову, который вообще всё — Сахаров-физик, Сахаров-правозащитник, Сахаров-политик, Сахаров — кто угодно, — создать какую-то разумную программу из всего этого, практическую и конкретную. По-моему, это им удалось. Конечно же, начинается наша конференция с самых главных, с самых центральных тем. Важнейшая из них — это дело Сахарова сегодня. С докладом об этом выступит министр иностранных дел Республики Чехия Карел Шварценберг.
              
               Карел Шварценберг (перевод): Дамы и господа! Андрей Сахаров был одним из величайших, одним из самых смелых мыслителей XX века. И в наши дни его наследие остается значительным и особенно очевидным при взгляде на недавние события — и в мире, и в наших странах. Сахаров заслужил наше глубочайшее уважение тем, что считал права человека неотъемлемыми и равными для всех; он был готов встать на защиту даже тех, кто не разделял его воззрения. Это сильное послание; все мы должны помнить, что подлинная справедливость, справедливость в любом обществе возможна, только если она неизбирательна.
               Призыв Сахарова к равенству должен быть поддержан и государственными органами, и гражданским обществом. Любое современное общество рано или поздно должно положиться на потенциал и творческую деятельность свободных людей. Может быть, это прозвучит как клише, но корни свободного общества лежат в равных возможностях, в равном отношении ко всем; свободное общество не проводит различий между своими гражданами, когда речь идет об уважении законов, правил и, превыше всего, человеческого достоинства.
               Безусловно, я внимательно наблюдал за недавними событиями в России. И я вижу растущее, набирающее зрелость гражданское общество. Причем не только в крупных городах — важнее, что в этот процесс включены и российские регионы. Я знаю многих людей, которые вот уже много лет проводят кампании в защиту основных прав человека. В последнее время я вижу многих людей, которые больше не удовлетворены положением, при котором сворачивается вокруг широкое обсуждение некоторых насущных сложных задач, например, связанных с окружающей средой, что очень важно — с коррупцией, и многих других повседневных проблем общества. Выражаю уважение всем присутствующим, тем, кто проявляет подлинно гражданское отношение и помогает самым уязвимым — жертвам насилия, правонарушений, инвалидам, если упомянуть всего несколько категорий. Эта работа, может быть, не так широко освещается средствами массовой информации, но она имеет существенное значение для здорового общества.
               Я прихожу к мнению, что в недавнем прошлом российское общество преодолело индивидуальную пассивность, свойственную советской эпохе. Давайте согласимся, что в Западной Европе и в других местах есть страны, которые заявляют о своем превосходстве. Но при взгляде на их историю мы понимаем, сколько времени потребовалось этим странам для того, чтобы достичь существующего уровня правопорядка и демократии. Если подумать, всего сто лет назад в этих обществах тоже не было равенства: объявляя о торжестве права, они были жесткими колониальными державами, подавлявшими множество людей по всему миру, ущемлявшими собственных граждан. Скажем честно: чтобы достичь сегодняшнего положения, им потребовались несколько поколений, две мировые войны и довольно длительная борьба в последующие годы. Для эволюции уверенного в себе, свободного общества требуется время. Несмотря на это, судя по существующей деятельности российского гражданского общества, включая неправительственные организации, этот процесс сейчас представляется неизбежным. Это эффект «снежного кома». Примеры успешного влияния правозащитных организаций на государственную политику, в привлечении внимания к проблемам, в том, что число людей, которые принимают участие в общественной жизни с все большим желанием, постоянно растет, и я твердо верю, что это особенно важно по отношению к молодому поколению. Информационные технологии и возможность путешествовать за границей делают мир меньше. Сейчас гораздо проще увидеть, как живут люди в других странах, сравнить и понять, насколько важно гражданское общество. Наряду с этим в России происходит эволюция еще более целеустремленного и требовательного общества, и, я надеюсь, молодежь будет играть ключевую роль в этом процессе.
               Совсем недавно я побывал в Тунисе. Вы прекрасно знаете, что там отстранили от власти диктатора и пытаются установить демократию. Я говорил и с жителями Египта. Сейчас интересно, что решающее значение имеют новые информационные технологии, предоставляющие нынешнему поколению возможность быть на связи со всем миром. Мне хотелось бы повторить для вас то, о чем я всегда говорю и в других аудиториях. Вспомним события 1979 года, когда простое устройство, магнитофон, привело к успешной революции в Иране против шаха, потому что внезапно оказалось, что речи Хомейни, его проповеди, стало возможно привести из Парижа и распространить по Ирану. Через год это закончилось революцией против влиятельного властителя. Но, конечно же, технические достижения того времени давали возможность передавать сообщения только в одну сторону. А в нашем распоряжении теперь — средства двусторонней, многосторонней связи. Молодежь по всему миру общается с помощью небольшого ящичка, передавая сообщения из российской глубинки в южноамериканскую, из Юты или Висконсина — в Китай или Индию через Европу. Это создает совершенно новое поколение. И мне кажется замечательным, что основные движущие силы новой демократической волны в арабских странах не были заинтересованы в устаревших идеях прадедов и прапрадедов, они не исламисты и не национал-социалисты, как партия «Баас» или движение Гамаля Абделя Насера в Египте, пытавшиеся объединить непримиримые идеи национализма и социализма. Все это внезапно стало отголоском прошлого, не привлекающим молодежь. Эти молодые люди еще не выработали собственных идей, что объяснимо, но они видят возможности своих современников в Соединенных Штатах, в Западной Европе, в демократических обществах по всему миру. И это не менее важно, чем тот простой факт начала XIX века, что благодаря школе, люди массово научились читать и писать, читать и получать информацию, и это вызвало революции по всей Европе в 1848 году. Сегодняшний факт не менее важен. Если честно, я больше уверен в этой интеграции молодежи, этого информационного общества, чем в великих идеях, которые люди иногда имеют тенденцию провозглашать.
               Итак, и сейчас, я думаю, Сахаров был бы рад позитивной инициативе большого числа частных лиц, движений, тех, кто понимает важность свободного общества и продолжает продвигать демократические ценности. Конечно, поддержание демократии требует больших усилий и напряжения. Сейчас мы куда отчетливее, чем раньше, сознаем, что демократия — это бесконечный процесс, требующий непрерывной работы и ответственности. Конечно, в 1990-х нам, бывшим странам Варшавского Договора, Совета экономической взаимопомощи, повезло, и теперь у нас меньше сомнений в правильности сделанного выбора. Несмотря на множество былых ошибок, событий, происходивших в наших странах, несмотря на коррупцию и отъем средств, несмотря ни на что, в любом случае, это было лучшее решение, чем жить при диктатуре. Мы готовы делиться опытом, мы хотим, чтобы Россия была нашим партнером и добрым другом, мы хотим быть открытыми и искренними. Мы знаем, какие ошибки мы совершили в своих странах, особенно в бывшей Чехословакии и Республике Чехия. Оглянемся в прошлое: что за бессмыслицу мы творили! Отчасти из-за того, что не знали, как лучше, отчасти из-за собственного беззакония и неуважения к основным правилам человеческого поведения. Но, возможно, мы вынесли из этого уроки.
               В конце концов, стремление к переменам должно рождаться в самом обществе, в его сердцевине. Мы хотим быть открытыми и искренними, но не хотим читать наставления и навязывать другим свои взгляды. Я точно знаю, что у России есть огромный потенциал на будущее. Глядя на встреченных мною русских людей, , я понимаю, что народ этой страны — совершенно замечательный. В России есть величайшие герои, такие как Сахаров, самые воодушевленные люди из тех, что я вообще видел. Россия была, является и будет великой страной, и, если в будущем мы увидим по-настоящему свободное, по-настоящему демократическое российское общество, думаю, эта страна может стать просто чудом. В этом смысле предстоящие выборы в России должны стать еще одним важным подтверждением позитивной тенденции в развитии гражданского общества, демократической политической системы в России. А демократическая система может развиваться только в обстановке подлинного гражданского общества —демократия может расти именно на этой почве. Открытая конкуренция между всеми заинтересованными политическими партиями и кандидатами, открытый доступ политических кандидатов к средствам массовой информации, открытость внутреннему и международному мониторингу — вот ключевые элементы успешного развития данной позитивной тенденции.
               Мне хотелось бы также упомянуть о воодушевляющих, многообещающих вещах, крайне важных для высокой политики, — например, о том, что свобода всегда лучше, чем ее отсутствие. Я согласен, что деятельность по модернизации общества должна вестись не только на основе желания развивать экономическое благополучие… Такая деятельность должна направляться искренней убежденностью в том, что свобода, демократия и уважение человеческого достоинства — единственный способ решать те сложные задачи, которые встанут перед нами в будущем. Нам нужно осознать одно: не существует свободы, не существует демократии, если нет торжества права. В нашей стране мы недооценивали, насколько торжество права важно для развития общества. Это, возможно, основа, предпосылка, даже более важная, чем некоторые демократические элементы. Торжество права для развития важнее всего. Конечно, слова, подтверждающие это, звучат теперь и в России, даже от руководства страны. Я на самом деле думаю так и надеюсь, что это весьма перспективно, но вместе с тем накладывает определенные моральные обязательства.
               Считаю, что Андрей Сахаров подверг бы критике многие аспекты сегодняшнего мира, но был бы горд за тех из вас, кто в данный момент, руководствуясь его наследием, воплощает его идеи в своей жизни, в своем обществе, в своей стране . Спасибо большое.
              
               Людмила Алексеева: Я хочу поблагодарить господина Шварценберга за оптимистичное выступление. Просто, может быть, не все в этом зале знают, что он выступает здесь первым не только как министр иностранных дел всеми нами уважаемой и любимой Чехии, но и как один из основателей Американской Хельсинкской группы, один из основателей Международного Хельсинкского движения, в которое он вовлекся много лет назад и был очень активен. Он приезжал в Советский Союз помочь функционированию Московской Хельсинкской группы. Во-первых, было трудно добиться, а, во-вторых, был просто гражданский подвиг, потому что тогда его совсем не так встречали, как сегодня встречают министра иностранных дел Чехии. Мне очень приятно, что именно Карел Шварценберг выступает сегодня первым в нашей программе.
               А теперь мой приятный долг — пригласить Томаса Хаммарберга, который тоже начал не с того, что он стал Комиссаром по правам человека в Европе. Наш давний коллега, любимый товарищ.
              
               Томас Хаммарберг (перевод): В какой степени Андрей Сахаров сейчас актуален? Думаю, это сегодня уже обсуждали, но постараюсь кое-что добавить. На конференциях мы часто говорим о том, что называют «европейскими ценностями», хотя я не уверен, что определяют этим термином одно и то же. Что же на самом деле имеется в виду под «европейскими ценностями»? Недавно Совет Европы поручил группе мудрых людей — группе политиков, ученых и других компетентных людей (один из них — Владимир Лукин) — помочь выработать определения ценностей. Несколько недель назад они представили отчет под названием «Жизнь вместе». Читая этот отчет, я обнаружил в нем много упоминаний о том, что сегодня понимают под «европейскими ценностями», очень близких по смыслу к замечаниям Андрея Сахарова, которые он сформулировал еще 43 года назад, в своих «Размышлениях» в 1968 году. Речь, например, идет об абсолютной важности свободы средств массовой информации, «прозрачного» правительства, честности в отношении истории, уважения меньшинств, прав человека для всех. Все это было подчеркнуто и в нынешнем европейском отчете мудрых людей. Возвращаясь к трудам Сахарова, к его «Размышлениям»: поразительно, как рано он стал выносить предупреждения об угрозах человечеству! Он был одним из первых, кто облек в слова предупреждение об угрозе ухудшения экологической обстановки, выступив в защиту окружающей среды задолго до появления в Европе движения «зеленых». Итак, он раньше всех задумался об многих фундаментальных вопросах, которые мы до сих пор обсуждаем. В большой степени он был и нравственным лидером. Фактически, я думаю, основной посыл упомянутого отчета Совета Европы, который мы можем прочесть, заключен именно в том, что сегодня в Европе не хватает нравственного лидерства — и в правительствах, и в гражданском сообществе. Эта мысль, полагаю, чрезвычайно серьезна, и поэтому так важна дискуссия о том, что Андрей Сахаров действительно значит для нас сегодня, что значат его послания, его примеры, его методы действия.
               Одна из тех вещей, которой, думаю, нам нужно научиться, касается его взгляда на общественные проблемы — это связь, которую он выстраивал между различными аспектами. Полагаю, что мы, конечно, сосредоточиваемся на правах человека. Но, когда Сахаров, например, говорил или представлял через свою жену речь в Осло в 1975 году, ему удавалось выявить связь уважения к правам человека, уважения к основным правам человека и миром (и, разумеется, по этой причине он и получил [Нобелевскую] премию мира), и что не менее важно, экономическим развитием. А экономическое развитие в долгосрочной перспективе пошло бы людям на пользу и упростило бы внедрение такой политики, при которой соблюдают права человека. Таким образом, Сахаров поставил права человека в более широкий контекст общественных устремлений, направленных на то, чтобы улучшить жизнь большого количества людей.
               Кроме того, по-моему, очень важно отметить, что, работая в области защиты прав человека, он был не только абстрактным теоретиком, но был очень близок к людям, к жертвам. Как вы знаете, он ездил, не щадя собственного здоровья, по всему Советскому Союзу на различные судебные процессы, чтобы одним своим присутствием подчеркнуть необходимость соблюдения правопорядка. Полагаю, Сахаров фактически выступал как омбудсмен. Когда он вернулся из Горького в Москву, многие люди обращались к нему и Елене со своими проблемами, и он никогда никого не отталкивал, старался разобраться с каждойжалобой, уделяя им столько внимания, сколько ему, его жене, его коллегам вообще удавалось. Такая концентрация на людях, такая личная эмпатия в отношении к людям, а не только видение прав человека как чего-то абстрактного, теоретического, и приводит к некоторым изменениям в законе. Думаю, движению в защиту прав человека до сих пор следует иметь это в виду.
               Думаю, если бы Сахаров был с нами сегодня, он был бы несколько обеспокоен бюрократизацией некоторых крупнейших правозащитных организаций. Права человека суть, в первую очередь, люди, и, думаю, он доказал важность этого собственной жизнью. Он уделял внимание условиям в местах заключения, потому что был связан с людьми, ощутившими их на себе. Он был одним из первых, кто предупреждал о чрезмерном использовании психиатрии, распространенном в то время в Советском Союзе. Полагаю, что одним из результатов, которого Сахарову удалось достичь за свою жизнь, является уменьшение возможностей властей предержащих прибегать к институтам психического здоровья в целях наказания людей за их взгляды; это еще одно его послание.
               Кроме того, он отличался от многих диссидентов и правозащитников тем, как старался строить отношения с властями. Вы помните, что он писал одно письмо за другим, обращаясь к властям. Конечно, он знал, что не получит ответа, что к  письмам отнесутся цинично, но настаивал на своем и все писал, писал, писал, так как считал, что продолжать проявлять рациональный подход важно само по себе. Он всегда, даже в самых безнадежных ситуациях, думал о диалоге с властями. Полагаю, его послание состояло и в том, чтобы продемонстрировать другим, что именно такой способ следует применять. Он ссылался на существующее законодательство, когда закон был гораздо лучше, чем практика и реальность. Это еще один способ, который, я думаю, до сих пор является актуальным уроком для правозащитных организаций.
               Как все мы помним, вернувшись из Горького, он конечно же, не сидел в офисе какой-то политической организации. В этом смысле он не был карьеристом. Но когда ему предложили вступить в политическую ассамблею, что-то вроде парламента, конгресса, органа, который в то время как раз создавался, он принял предложение и должность, чтобы попытаться отстоять свои взгляды в этой обстановке, свою программу, свои идеи. Именно в этой области, я думаю, правозащитники должны продолжать дискуссию — как нам строить отношения с властями, как нам обращаться к ним даже в безнадежных ситуациях, готовы ли мы вступать в политические органы, получая соответствующие предложения. Это непростая задача. Сахаров выразил собственную позицию по этому поводу, другие с ней не согласились. Но, полагаю, поступая так, он поднял вопрос, который нужно далее обсуждать в рамках сообщества правозащитников. Я сам считаю, что очень важно проводить различия между правозащитными кампаниями и партийно-политической деятельностью, потому что права человека основаны на ценностях, которые должны стоять выше партийной политики. Но это не означает, что правозащитник должен отказываться от возможности принять участие в политическом процессе. Однако следует провести четкие различия. Вот еще один интересный аспект тех вопросов, которые он поднимал.
               Итак, я думаю, что мы многому можем научиться не только из написанного Сахаровым (а я снова рекомендовал бы всем нам обратиться к тому, что он на самом деле выражал, потому что хотя писательская деятельность, скорее всего, не было его основным занятием, он все-таки сформулировал за свою жизнь несколько очень важных принципов), но и непосредственно из того, как он решал конкретные задачи, которые ставила перед ним жизнь, — в этом он, полагаю, совершенно точно является примером, историческим примером. Откровенно говоря, если бы Сахарова не существовало, я не уверен, что в Европе произошли бы революционные изменения — по крайней мере, так, как они на самом деле произошли, с очень небольшим ущербом для отдельных людей, почти мирно. Он действительно внес свой вклад в изменения на нашем континенте, значимость которых воистину огромна, и поэтому является исторической личностью нашей эпохи.
              
               Арсений Рогинский: Благодарю вас, дорогой господин Хаммарберг. Очень много запомнилось в вашем докладе. Просто все эти правозащитники и политика, правозащитники и власть, диалог или не диалог, упреки в бюрократизации правозащитных организаций. Сама мысль:  Сахаров — первый русский омбудсмен. Только уже не русский, а, наверное, общесоветский омбудсмен все-таки. Много замечательных мыслей, которые мы будем обсуждать на наших секциях непременно.
              
               ***
               Арсений Рогинский: По той причине, что пресс-конференция в связи с нашей встречей очень затянулась, у нас небольшая перестановка. Первый доклад будет делать Дэвид Холлоуэй. Дэвид Холлоуэй, историк науки, профессор Стэндфордского университета и автор всем вам хорошо известной, слава богу, переведенной книги «Сталин и бомба: Советский Союз и атомная энергия, 1939—1956». Тема доклада господина Холлоуэя — это «Отвечая на вызовы ядерной угрозы».
              
               Дэвид Холлоуэй: Я очень благодарен оргкомитету за приглашение и честь выступать здесь сегодня. Андрей Дмитриевич Сахаров был не только выдающимся физиком и защитником прав человека, но и глубоким мыслителем о глобальных проблемах, стоящих перед человечеством. Я собираюсь говорить о его подходе к ядерному оружию.
               За 20 лет работы в советском атомном проекте Сахаров участвовал в создании самых мощных видов оружия. На личном опыте он знал ужасную разрушительную силу этого оружия и понимал недопустимость ядерной войны. Он был убежден в том, что Советскому Союзу это оружие необходимо для создания противовеса Соединенным Штатам. Он верил в то, что делает жизненно важную работу. В дальнейшем он не отвергал эту работу и не извинялся за нее. Он все же пришел к выводу о том, что именно американские и советские ученые сделали большой трагедией, цитирую: «Это было трагедией, отразившей трагическое состояние мира, вынуждавшего совершать такие ужасные вещи для того, чтобы сохранить мир».
               Сахаров был свидетелем испытаний своих изобретений. И эти испытания пробудили в нем чувство глубокой ответственности за последствия сделанного. После термоядерных испытаний 1955 года он выказывал растущую озабоченность вредными последствими ядерных испытаний в атмосфере. Он выступал за прекращение испытаний и сыграл важную роль в заключении в 1963 году договора о запрете испытаний ядерного оружия в трех средах — в атмосфере, в космическом пространстве и под водой.
               В середине 60-х годов он выступал против развертывания системы ПРО на основании того, что она не может обеспечить защиту от широкомасштабного ядерного нападения, но при этом может подорвать стратегическую стабильность. Он все более критически относился к советской ядерной политике и к тому, как советское руководство принимало решения в этой области.
               В начале 1968 года Сахаров был важной фигурой в секретном мире советского ядерного оружейного комплекса. К концу того же года он стал общественной фигурой мирового масштаба — после того, как за пределами Советского Союза вышли его «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». Первые же строки «Размышлений» раскрывают отношение Сахарова к политике. Он пишет, что его взгляды сформировались в среде научно-технической интеллигенции, которую очень волновало будущее человечества. Эти тревоги еще более усиливались, поскольку еще не стало реальностью то, что Сахаров называл научным методом руководства политикой. Что он подразумевал под «научным методом»? Его ответ, цитирую: «“Научным” мы считаем метод, основанный на глубоком изучении фактов, теорий и взглядов, предполагающий непредвзятое, бесстрастное в своих выводах, открытое обсуждение».
               Сахаров брал науку за образец политики, причем такой политики, которая опирается на разум. Эта концепция, выведенная из науки, по существу представляла собой придание государству политики, руководствующейся общественным мнением, сформированным в процессе аргументированных споров и дискуссий. Другими словами, через науку он пришел к идее гражданского общества.
               После 1968 года Сахаров был уже не человеком из государственных кругов, а фигурой гражданского общества, которого, однако, в Советском Союзе практически не существовало — в смысле общественного мнения, способного влиять на государственную политику. Сахаров развил это понимание политики в своей Нобелевской лекции: «Прогресс возможен и безопасен лишь под контролем Разума. Важнейшая проблема охраны среды — один из примеров, где особенно ясна роль гласности, открытости общества, свободы убеждений».
               Точно так же разоружение требует доверия между государствами. А доверие возможно только при большей открытости общественной жизни. Только при гарантии прав человека могут сложиться условия для открытых дебатов и дискуссий, необходимых для создания информированного общественного мнения. Это концепция, с которой тесно переплетена судьба одиночного узника совести, взаимосвязана со способностью общества добиться того, чтобы научно-технический прогресс стоял на службе человечества, а не уничтожил бы его.
               После 1968 года главной деятельностью Сахарова стала борьба за права человека. Но его продолжала тревожить ядерная опасность. После возвращения из Горького он участвовал в дебатах по контролю над вооружением. Однако самое важное заявление Сахарова по ядерной проблеме было сделано, когда он еще жил в Горьком, в его статье 1983 года «Опасность термоядерной войны», которую он послал как открытое письмо Сиднею Дреллу, физику-теоретику Стэндфордского университета. В этом письме Сахаров достаточно детально описывает возможные последствия термоядерной войны и делает вывод, цитирую: «Говорить о победе в большой термоядерной войне бессмысленно — это коллективное самоубийство. Любое применение ядерного оружия несет в себе риск эскалации широкомасштабной ядерной войны. Ядерное оружие имеет смысл только как средство предупреждения ядерной же агрессии потенциального противника. То есть нельзя планировать ядерную войну с целью выиграть. Нельзя рассматривать ядерное оружие как средство сдерживания агрессии, осуществляемой с применением обычного оружия».
               Стратегическое равновесие было для Сахарова важным принципом. Он участвовал в создании ядерного оружия, потому что верил, что баланс сил важен для Советского Союза и мира в целом. Позднее он пришел к мысли, что разоружение возможно только на основе стратегического равновесия. Для Сахарова равновесие было сложным понятием. В первую очередь, он утверждал, что равновесие необходимо как для обычных, так и для ядерных сил. Он критиковал НАТО за позицию опоры на ядерные силы как на противовес обычным силам Варшавского договора, поскольку раннее применение ядерного оружия могло привести к  эскалации до уровня глобальной ядерной войны. Во-вторых, равновесие означало больше, чем количество развернутых ядерных боезарядов. Оно также распространялось на структуру ядерных сил, цитирую: «Необходимо также стратегическое равновесие по отношению к тем вариантам ограниченной или региональной ядерной войны, которые потенциальный противник может пытаться навязать».
               Сахаров написал это письмо Дреллу в феврале 1983 года, когда мир, по его словам, был отравлен страхом и недоверием. Он настаивал на важности переговоров о разоружении. Они имели, как он писал, огромное приоритетное значение, они зажигали луч надежды в темном царстве самоубийственного ядерного безумия. В то же время он не верил, что реальный прогресс мог быть достигнут без открытости и построения доверия через сотрудничество. Письмо Сахарова «Опасность термоядерной войны» отражает очень жесткое соперничество двух систем начала 80-х годов.
               Насколько актуальны взгляды Сахарова по ядерной проблематике сегодня, после «холодной» войны? Некоторые принципы, отстаивавшиеся Сахаровым, до сих пор сохраняют актуальность. Несомненно, сегодня он продолжал бы подчеркивать необходимость переговоров по скорейшему сокращению существующих ядерных запасов на основе равновесия. Он критиковал бы и стремление России опираться на ядерное оружие в противовес обычным силам потенциальных противников подобно тому, как он критиковал за то же самое НАТО во время «холодной» войны. Он выступал бы за новый договор по обычным вооружениям как способ стабилизации военного равновесия в Европе. Мне кажется, он жестко критиковал бы нашу неспособность окончательно отречься от ядерного наследства «холодной» войны. В середине 80-х годов в мире было 70 тысяч ядерных боезарядов. До сих пор их остается более 20 тысяч, и 90 процентов их принадлежит Соединенным Штатам и России.
               Но Сахаров также искал бы новые подходы. В 1988 году он как-то заметил, что  мир вступил в новую эру. Я убежден, что теперь необходим новый подход. Даже в примечательном заключительном абзаце открытого письма 1983 года «Опасность термоядерной войны» он заглядывал в будущее, за пределы «холодной» войны. Цитирую: «В заключение я еще раз подчеркиваю, насколько важно всеобщее понимание абсолютной недопустимости ядерной войны — коллективного самоубийства человечества. Ядерную войну невозможно выиграть. Необходимо планомерно — хотя и осторожно — стремиться к полному ядерному разоружению на основе стратегического равновесия обычных вооружений. Пока в мире существует ядерное оружие, необходимо такое стратегическое равновесие ядерных сил, при котором ни одна из сторон не может решиться на ограниченную или региональную ядерную войну. Но равновесие должно быть современным явлением с конечной долгосрочностью. Целью должно быть полное ядерное разоружение».
               В апреле 2009 года президенты Медведев и Обама подтвердили обязательства США и России прийти к миру, свободному от ядерного оружия. Последний договор о стратегических наступательных вооружениях — это один маленький шаг по этому пути. Цель ядерного разоружения заключается в том, чтобы не просто уничтожить существующие запасы ядерного оружия, но и создать действенную систему международной безопасности, способную сохранять мир свободным от ядерного оружия. Это своеобразное пари о том, что сделка, заключенная 40 лет назад при заключении договора о нераспространении ядерного оружия, может на деле оказаться реализованной. Что по мере того, как ядерные государства откажутся от своего ядерного оружия, появится возможность построить такой международный порядок, при котором государства смогут жить без ядерных вооружений, создать эффективные механизмы предотвращения создания ядерного оружия и применить санкции к тем, кто предпримет такую попытку.
               Конечно, это очень смелая цель, и никто не знает, как ее достичь. И многие отвергают ее на основании того, что мир без ядерного оружия может быть опаснее, чем мир с ядерным оружием. Но эта цель связана с практическими шагами, которые сами по себе могут сделать мир более безопасным даже в глазах тех, кто скептически относится к конечной цели. Это такие шаги, как дальнейшее сокращение ядерного оружия, договор о всеобщем запрещении ядерных испытаний, договор о прекращении производства расщепляющихся материалов, надежный контроль над всеми ядерными материалами, а также договоренности об осуществлении международного контроля над ядерным топливным циклом. Условия ядерного разоружения, предложенные Сахаровым — что оно должно проводиться планомерно, хотя и осторожно, и на основе равновесия обычных вооружений — здесь очень уместны. Как и последние фразы заключительного абзаца его открытого письма. Цитирую: «Подлинная безопасность возможна лишь на основе стабилизации международных отношений, отказа от политики экспансии, укрепления международного доверия, открытости и плюрализации социалистических обществ, соблюдения прав человека во всем мире, сближения — конвергенции — социалистической и капиталистической систем, общемировой согласованной работы по решению глобальных проблем».
               Хотя язык документа отражает реалии 80-х годов, эти принципы актуальны и сегодня. Мир, свободный от ядерного оружия, потребует беспрецедентного международного доверия и сотрудничества, а также совместной работы по решению глобальных проблем. Сахаровское понимание взаимосвязи мира, прогресса и прав человека выглядит так же, если не более актуальным сегодня, чем в 80-е годы прошлого века. Такое понимание вызова, созданного существованием ядерного оружия, может казаться абсолютно бесперспективным. Именно так многие и представляют ядерное разоружение: как безнадежную задачу, которую бесполезно ставить в виде цели, поскольку она очевидно нереализуема.
               Однако Сахаров предлагает нам помнить о двух важных принципах. В 1973 году шведский журналист задал ему вопрос: «Вы сомневаетесь в том, что можно вообще что-то сделать, чтобы исправить систему в Советском Союзе. И несмотря на это вы сами все время действуете. Почему?» Сахаров ответил: «Это естественная потребность создавать идеалы, даже когда не видно непосредственного пути к их осуществлению. Ведь если нет идеалов, то и надеяться вообще не на что. Тогда наступает ощущение беспросветности, тупика». Идеалы закладывают основание для надежды. Надежда, изначально не заложенная в той или иной ситуации, является продуктом сознания и стремления к идеалу. Это первый принцип.
               Второго принципа Сахаров придерживался в оценке эффективности своей деятельности. В своих воспоминаниях он пишет, цитирую: «Я склонен думать, что лишь моральные критерии в сочетании с непредвзятостью мысли могут явиться компасом в этих сложных и противоречивых проблемах». Политическая деятельность должна руководствоваться не только учетом возможных последствий. Она должна также быть основана на моральных принципах именно потому, что мы часто не понимаем, какими могут быть последствия наших действий. Сахаров писал: «Мне кажется, что жизнь по своим причинным связям так сложна, что прагматические критерии часто бесполезны и остаются — моральные».
               Один из величайших вызовов, стоящих сегодня перед мировым сообществом в его нынешнем виде — способностьсправиться с глобальными проблемами, непосильными для отдельных государств. Ядерное оружие, так же, как, например, и изменение климата или глобальные эпидемии, или глобальная бедность, способно повлиять на судьбу целой планеты и, следовательно, относится к тем вызовам, которые требуют от государств сотрудничества. Конечно, ядерный вызов не нов. В 1945 году многие думали, что международная система не сможет с ним совладать. Широкомасштабные войны казались естественными и повторяющимся явлением. Многие ученые, работавшие в «Манхэттенском проекте», боялись, что если международная система каким-то коренным образом не изменится, за мировыми войнами первой половины века последует третья, еще более разрушительная. Худшие опасения 1945 года не реализовались. Международная система, хотя все еще и состоящая из государств, обнаружила больше способностей к новым идеям и институционным инновациям, в том числе и к мобилизации гражданского общества, чем представлялось в 1945 году. Сахаров, конечно, сыграл в этом важную роль, например, своей поддержкой договора о запрещении ядерных испытаний в трех средах.
               К концу жизни Сахаров стал обращаться к конституционным и институциональным проблемам Советского Союза. Чтобы его концепция политики реализовалась на  практике, ее было необходимо воплотить в институты, которые позволили бы гражданскому обществу нормально функционировать и оказать влияние на государство. Именно об этом они с Еленой Георгиевной Боннэр говорили в Стэнфорде в августе 1989 года, за четыре месяца до его смерти.
               Нам нужны такие же новые подходы и новые институты, если мы собираемся добиться прогресса в ядерном разоружении и укрепить режим ядерного нераспространения. Если бы Сахаров был жив, он несомненно стал бы активным участником дискуссии о дальнейших действиях. Главным наследием Сахарова в этой области для нас является урок, что достижение мира и, в более общем смысле, наша способность преодолевать стоящие перед нами глобальные проблемы должны идти рука об руку с борьбой за демократию и права человека. Этот урок он воплотил своей собственной героической борьбой против препятствий, которые тогда казались непреодолимыми.
               Спасибо за внимание.
              
               Арсений Рогинский: Спасибо, уважаемый профессор Хэллоуэй. Мне кажется, что вы напомнили нам об очень многих действительно важных вещах, связанных с Сахаровым. О том, как Сахаров брал за образец политики именно науку, отсюда шел к государству. В основе Сахаров все равно — ученый. О том, что, размышляя о разоружении, он все время говорил, что речь идет не просто о ликвидации вооружений, а о создании какого-то нового порядка, нового мирового порядка, который создаст гарантии безопасности в этом смысле. И наконец, мне кажется очень важным, что вы вспомнили мысль Сахарова о том, что, цитата, «надо создавать идеалы». Это то, что мы стараемся никогда не забывать. И  рационализму и не рационализму в нашей деятельности, моральным аспектам, я думаю, будет посвящен следующий доклад.
               Сергей Адамович Ковалев с замечательной темой «Прагматический идеализм по Сахарову: научная добросовестность и моральный императив».
                 
               Сергей Ковалев: Я надеюсь, что строгие ведущие мне позволят сказать три фразы до регламента. Идучи сюда с пресс-конференции, я чуть не решил отложить доклад в сторону и заняться совсем другим — вопросом о патриотизме, космополитизме, коррупции и так далее. Потому что эта тема и была поставлена, но я боюсь, что это невозможно. Придется делать доклад. Этот доклад будет повторять все, что уже было сказано. Увы.
               А вообще говоря, если уж говорить о патриотизме, я думаю, что это чудовищное недоразумение. Есть гражданская ответственность за место, где ты живешь. И этого достаточно. Никакого патриотизма не надо. Ну, ладно. Бог с ним.
               Я стану говорить о том, что представляется мне главными чертами сахаровского творчества в социальной сфере, в сфере политики, в области общественной морали. Но с самого начала — необходимые оговорки. Некоторые тезисы моего выступления можно уверенно доказать, опираясь на публикации Андрея Дмитриевича или хорошо известные его высказывания. Собственно, иные из них — фактически почти прямые цитаты из Сахарова. Другие весьма естественно следуют из общей линии сахаровской публицистики, его поступков и решений, хотя и не основаны на буквальных заявлениях. Однако третьи, уж извините — это мои толкования или попытки развить идеи Андрея Дмитриевича, как я их понимаю. Помимо очевидного авторского права, такие догадки опираются на право давней дружбы. Пожалуй, неизбежность этих догадок порождается еще одним обстоятельством. Стремясь к весьма общим решениям, Сахаров не очень склонен был к подробным их обоснованиям и обсуждениям. Чаще он предлагал конечный вывод своих суждений, опуская большие куски логической цепи. Ясно, что совсем не все существенные детали сахаровских мотивов и оценок были прямо очевидны даже единомышленникам. Отсюда разные, иногда противоположные, интерпретации. А сейчас довольно оговорок.
               Выше я упомянул об общественной морали. Именно здесь, я убежден, самая важная и непременная составляющая сахаровской политической мысли, так сказать постоянный фон его суждений. Это оказало огромное влияние на все гражданское движение в 60-х — 80-х годов. В 1968 году вслед за разорвавшейся бомбой «Размышлений о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» автор брошюры очень скромно, естественно и прочно вошел в наш весьма неширокий круг граждански озабоченных интеллигентов. Это было вторжение из другого мира — неожиданное и чудесное, как и его статья. Нет, большинство из нас, конечно, слышало о некоем молодом сверхсекретном академике, отчетливо и ясно со спокойным достоинством выступившем против избрания в академию лысенковского прихвостня Нуждина. Но защита академической чистоты от мошенничества и научного бандитизма (кстати, Сахаров тут не был первым и единственным) — все же нечто совсем иное, нежели защита политических прав и свобод, призывы к отмене цензуры, открытости общества к свободе убеждений, плюрализму и демократии. Заметьте, призывы, обращенные к тоталитарному государству!
               Сахаров ли внедрил нравственные критерии в среду диссидентов (за неимением лучшего буду употреблять это неловкое и неточное слово) и привнес эти критерии в нашу упрямую протестную активность? Конечно, нет. Нравственная несовместимость с советскими общественно-политическими реалиями была нашим главным мотивом задолго до его появления среди нас. Но Сахаров самой своей позицией придал этому мотиву гораздо большую значимость, нежели ощущали очень многие из наших товарищей. Он как бы расширил границы нравственного критерия, наглядно показал, что этот критерий не замыкается в категории исключительно личных, почти интимных ценностей, укрепил ее общественный смысл и поместил на самое высокое место в таблице приоритетов. Уже стиль и построение статьи вызывали мысли о нравственности, хотя в тексте не было прямых апелляций к этому понятию. Сахаров никому не объявлял войну — напротив, призывал к мирному, открытому, искреннему диалогу, без обиняков говоря при этом правду, всю правду, как он ее понимал. В кругу моих друзей не было читателя, кого не тронуло бы то, что тревожность и беспокойность Сахарова простирается поверх государственных границ. Но об этом после.
               Раз уж я так подробно говорю о нравственном влиянии Андрея Дмитриевича на тех, кто имел удачу общаться с ним и следить за его поступками, нужно сказать о его поражающей, абсолютной эталонной правдивости. Не было случая, чтобы он передернул в споре, преувеличил что-то, для пользы дела добавил красок соответствующему, в общем, действительности описанию, прибегнул к тактическому умолчанию либо к выгодному в споре упрощению. Он органически не мог отойти от скрупулезной правды.
               Стыдно вспоминать с какими нападками обрушились на Андрея Дмитриевича некоторые из наших друзей, когда он сказал о неправосудно признанных по суду невменяемыми честных и смелых людях, что некоторые из них нуждались в другой помощи врача. Все знали, что это действительно так. Конечно, все понимали, что эта фраза, точно соответствующая действительности, ни в какой мере не являлась и не могла явиться оправданием советских психиатрических репрессий. Знали, но сколь несправедливая критика громко зазвучала вокруг! Даже в этой нашей среде ни во всем пошли впрок сахаровские уроки. И здесь подчас интересы преобладали над ценностями.
               Разумеется, мы имели представление о людях из первых строчек научной иерархии, многие из которых внушали самое искреннее уважение. Конечно, мы знали, что эти ученые находятся в неких, вероятно, сложных, но подчас довольно тесных отношениях с другой элитой — политической, вовсе нами неуважаемой. Отношения эти были неизбежны. До поры до времени в них состоял и Сахаров, который так же, как другие, только упрямее и смелее стремился использовать их в попытке добиться благих и разумных решений.
               Я не стану приводить хорошо известные по воспоминаниям примеру — борьбу за ограничение ядерных испытаний и другие. Но вот незначительный случай, показывающий принятый в научной верхушке стандарт поведения, которому Андрей Дмитриевич, я убежден, я знаю это точно, не подчинялся никогда. Во время оно я был очень близко знаком с Николаем Николаевичем Семеновым. И вот однажды он пригласил меня и двух наших общих друзей погулять. Как оказалось, Николай Николаевич был обеспокоен моей гражданской активностью (бог весть, откуда он о ней узнал) и попытался увести меня из нее. Речь зашла о деле Синявского и Даниэля. И я сказал, что суд над ними вовсе уж неприличен, ибо нет закона, воспрещающего писателю публиковать свои произведения, где он пожелает и под псевдонимом, который он сам себе выберет. «Вы правы, — ответил Семенов. — Такого закона нет. Но вы ведь знаете, что у нас может быть принят любой закон. Так может быть лучше этим двум оказаться в тюрьме беззаконно, чем был бы введен закон, содержащий упомянутые вами запреты. Закон, заметьте, обязательный для всех!» Я был обескуражен. Это ведь говорил Нобелевский лауреат, вице-президент Академии СССР, правда, одновременно и кандидат в члены ЦК КПСС. Но самое главное было в том, что я прекрасно знал безупречную научную честность Николая Николаевича, и его решительную защиту науки от шарлатанов вроде Лысенко и от безграмотных руководящих указаний партийных князьков. Впрочем, эти свои оборонные предприятия Николай Николаевич всегда стремился приурочить к политической ситуации, сулившей какую-то вероятность успеха. Тогда я еще не был знаком с Андреем Дмитриевичем. Но, послушав Семенова, в который раз подумал: а если бы в академии нашлось человек 15 высочайшего ранга, скажем, весьма трудно заменимых, которые систематично, солидарно и упрямо стали бы возражать? Нет, пусть не против режима, пусть только против второстепенных и ярких глупостей и безобразий. Пожалуй, в стране могли бы начаться медленные перемены.
               Нашелся, напротив, принципиальный и очень решительный, но один — это было чудо. В своих воспоминаниях он рассказывает, как обстояло дело с другим замечательным и честным человеком — Юлием Борисовичем Харитоновым, да и не только с ним. В общем, все понятно и все печально. В диссидентском круге подавляющее большинство было неверующие, либо агностики. И по этой причине, и по профессиональной принадлежности очень значительной части этого круга — научные работники — естественно, было бы ожидать точно поставленных целей и стремления заранее рассчитать планируемый результат прилагаемых усилий и затем пытаться его обеспечить. Ведь это и есть рациональное мышление, обязательное для ученого. Однако же парадоксальным образом среди нас господствовал совершенно противоположный принцип — максима, присущая религиозному мышлению — делай, что должно, и будь, что будет. Андрей Дмитриевич тоже нередко повторял сентенции этого смысла. Он ссылался на то, что в жизни очень часты ситуации, когда принципиально невозможно предсказать реальный результат принятого решения. И тогда самое мудрое — поступать по нравственному чувству. Собственно, это и есть моральный императив, категорическим императив Канта.
               Но я начал с общественной морали. Ее главное свойство — открытость, толерантность, солидарность, преодоление ксенофобии и разобщенности. Итак, опора этой общественной морали — интеллектуальное бесстрашие, интеллектуальная свобода. Достойно и полезно поступает всякий, кто не боится думать на острые темы и свободно говорить, что думает. Иными словами, личные права и свободы — важные основания и обязательные условия справедливого общественного развития. В самом деле, права личности создают возможность демократического контроля над властью, доверие и понимание между гражданами разных стран благодаря свободным контактам и обмену мнениями. Это одна из центральных сахаровских идей.
               «Защита прав человека — это ясный путь к объединению людей в нашем смятенном мире», — пишет он. Эти соображения перекликаются с утверждениями Рене Кассена о том, что права человека не должны зависеть от государственных границ, ибо каждого человека в том, что касается его прав, следует признать субъектами международного права. «Борьба за права человека — это и есть реальная сегодняшняя борьба за мир и будущее человечество», — заключает Андрей Дмитриевич.
               Могут ли, однако, индивидуальные усилия оказаться хоть сколько-нибудь эффективными? Не есть ли это упрямое и жалкое беспомощность юродивых? Есть два ответа, и оба они, по-моему, верны. Они взаимосвязаны. И с некоторой вероятностью сливаются воедино. Первый. Нравственность не определяется достигнутыми результатами. Вот кто-то купил право на самоуважение за тюремный срок. Это, по-видимому, только его личное свободное достойное решение, завоеванная им возможность прямо смотреть в глаза собственным детям. Но все же не только это. Все же и он, хочет или не хочет, участвует в строительстве идеала, с которым нельзя опаздывать. Это естественная потребность создавать идеалы, даже когда не видно непосредственного пути к их осуществлению. Ведь если нет идеалов, то и надеяться вообще не на что, говорит Сахаров.
               Мне кажется, однако, что Андрей Дмитриевич надеялся и на возможность второго ответа — многовариантность во Вселенной человечества, принципиальную статистичность, если можно так сказать, когда выбор варианта может зависеть от мощных реакций на слабое возмущение, таких как в процессах фазового перехода и катализа. Понятно, что это строгим образом непроверяемо, и небезобидная, между прочим, гипотеза. Но, может быть, глобальные процессы конца 80-х — косвенные свидетельства в ее пользу.
               Стремление к общим решениям — важная черта крупного ученого. Начиная с «Размышлений», Сахаров устремлен в глобальные проблемы. Я рискну предположить, что при всей напряженной, эмоциональной вовлеченности Андрея Дмитриевича в кровь и грязь подлых советских проблем они оставались для него болезненной и неотложной частностью. Нет сомнения, он отлично знает, что разрешение этих проклятых отечественных трудностей имело бы очень большое глобальное значение. Сосредоточен на этом, упрямо об этом говорит и многим жертвует. Но все-таки думает он далеко вперед — о новой мировой политической парадигме, которая устранила бы возможность возникновения подобных проблем где бы то ни было. Самые общие ее черты — открытый мир, о котором говорил Бор, национальный альтруизм. Сахаров цитирует блестящую максиму Бертрана Рассела: «Мир будет спасен от термоядерной гибели, если руководители каждой из систем предпочтут полную победу другой системы термоядерной войне». Эта идея национального альтруизма ярко звучит в сахаровской Конституции. В ней глобальные цели человечества поставлены выше государственных интересов.
               Каждый из выдающихся предшественников Сахарова по-своему представлял себе конкретные характеристики нового политического мышления. Многие не отходили далеко от своего главного акцента — ядерной угрозы. Нечего и говорить, как важен был этот аспект для Андрея Дмитриевича. Все же, как мне кажется, черновые наброски его модели содержали существенно более широкие соображения. Это были, прежде всего, права и свободы личности как одно из важнейших, пожалуй, самое главное условий безопасного, дружелюбного, справедливого мира, способного солидарно побеждать все более опасные вызовы.
               Очень важной часть сахаровской идеи глобальной политической реформации была задача мировой интеграции, преодоление разобщенности человечества. В самом деле, теперь ни одна сколько-нибудь серьезная угроза не может быть преодолена локальными средствами, какова бы ни была природа этой опасности — надвигающийся конфликт, экологические катастрофы, исчерпание ресурсов, энергетические неурядицы, что угодно. О формах будущей интеграции Андрей Дмитриевич почти не говорит. Раз-другой проскальзывают слова «мировое правительство». По-моему, Сахаров считал излишним детально обсуждать столь отдаленные перспективы. Иное дело — первые, предварительные шаги в этом направлении. В 1971—1972 годах он настойчиво предлагал учреждение нового комитета ООН в окончательной редакции международного экспертного совета, который состоял бы не из представителей государств, но из признанных авторитетов в личном качестве. Публичные рекомендации совета обязаны были бы публично же обсудить, учесть или отвергнуть упомянутые в них правительства. Похоже, что Сахаров видел осуществление будущей интеграции посредством совершенствования ООН. В этой связи полезно упомянуть чрезвычайно интересную книгу Кларка и Зона «Всемирный мир через всемирное право». Авторы работали над проблемой с 1953 года. Я уверен, Андрей Дмитриевич не знал этой книги.
               Проекты реформирования мироустройства на основе совершенствования ООН, всеобщее и полное разоружение, всемирное законодательство в сфере предотвращения войны, международные суды, органы посредничества и примирения, регулярные полицейские силы ООН. Весьма детально и основательно продуманы серьезные нормативные изменения устава ООН. Основная идея проекта — он имеет в виду исключительно предотвращение войны и рассчитывает на немедленное согласие с новым уставом подавляющего большинства государств. Для его характеристики приведу лишь одну яркую цитату: «Билль о правах не будет распространяться на защиту индивидуума от действий правительства его страны». Можно сказать, что пришло время гарантировать каждому человеку защиту фундаментальных прав от любых властных структур. Однако мы посчитали неразумным отступать от основной темы. Таким образом, предложенные гарантии касаются только возможных злоупотреблений со стороны самой ООН. Мы видим явную попытку совместить глобальную интеграцию с традиционной реальной политикой, инструментом войны каждого против всех в разделенном мире, в схватке интересов, мире, пропитанном лицемерием и злобой. Рискну ручаться, что такой модели Сахаров заведомо не принял бы.
               Что до меня, я совершенно уверен, что ООН может быть относительно полезна лишь до тех пор, пока не поколеблен идол государственного суверенитета. Перспективной же, развивающейся моделью интеграции может служить скорее Евросоюз. Но это отдельная тема.
               До сих пор я говорил о Сахарове — политическом идеалисте. Как принимал решения этот упрямый строитель идеала в окружающих нас кафкианских реалиях? Он жил ясно и правильно, руководствуясь простой мудростью, которой был одарен. Он не был юродивым. Он принимал мир, как он есть, но хорошо помнил, каким мир должен стать и станет, если не погибнет в самоубийственной разобщенности. Поэтому главный, неизмеримо более высокий, чем все остальные важные вещи, приоритет конструируемого им идеала контролировал все его практические решения и поступки. Впрочем, они вполне соответствовали насколько позволял ему этот контролер практическим жизненным обстоятельствам.
               Стоит привести пример сахаровского прагматизма. Владимир Голицын и я, при некотором участии Сергея Леозова, написали авторский законопроект о чрезвычайном положении. По-моему, неплохой. Андрей Дмитриевич очень хвалил его, но заметил: «Здесь категорически запрещено интернирование. Как Америке надлежало поступить со своими японцами после Перл-Харбор? «Андрей Дмитриевич, но ведь это репрессия по этническому признаку. Это несправедливо!» «Вы правы». «Но как поступить? Ведь вы знаете, как фанатичны японские патриоты по воспитанию. Но Штаты извинились перед ними и выплатили компенсацию». «И правильно сделали, — отвечает Сахаров. — Только поздновато». А вот пример того, как сочетался высокий идеализм, если хотите, с реальной ситуацией в мире. Это не мешало ему. Он оказывался стоящим на обеих ногах, несмотря на то что самый важный сахаровский приоритет, повторяю — это политический идеализм.
               Спасибо за внимание.
              
               Людмила Алексеева: Мне выпала честь пригласить выступать Тадеуша Мазовецкого, Польша. Здесь он записан как советник президента Республики Польша. Но, я думаю, сидящим в зале не нужно представлять Тадеуша Мазовецкого, объяснять,что он значит не только для Польши, но для каждого из нас.
              
               Тадеуш Мазовецкий (перевод): Я сожалею, что не могу обратиться к вам на вашем чудесном языке. Поэтому 50 процентов успеха находится в руках моего переводчика. Я бы хотел воздать большую дань памяти Сахарову, одному из великих людей, которые стали знаковыми для эпохи, в которой мы жили.
               В 60-е годы доходивший до нас голос Сахарова поддерживал тех, кто мыслил независимо. Потом этот голос влиял на формирование демократической оппозиции. Сахаров был человеком, который во имя прав человека и личного достоинства человека бросил вызов тоталитарной системе. Этот крупный ученый пришел к выводу, что наука не должна выполнять служебную роль поставщика средств уничтожения. Та же линия мышления привела его к идее, что прогресс неотделим от свободы.
               Я имел возможность лично встретиться с Сахаровым в ноябре 1989 года. Это произошло во время моего визита в качестве премьер-министра уже суверенной свободной Польши. Я тогда посетил Катынь — место, очень важное для поляков, место, где было расстреляно много поляков, но где также были уничтожены многие русские. После пребывания в Катыни я поехал на встречу с тогдашним губернатором Смоленска. В ходе разговора с ним я понял, как сложна перестройка, что перестройка в большой степени понимается как одна из очередных партийных директив, а не как необходимый жизненный процесс. Оттуда я приехал в Москву и в польском посольстве встретился с Андреем Сахаровым и имел с ним достаточно длительную беседу. Я ожидал, что он будет резко критиковать противников перестройки. Однако я  встретил человека очень скромного, но в то же время чрезвычайно проницательного. Он мыслил гораздо дальше и уже тогда критиковал недостаточность перестройки, прежде всего в национальных вопросах. Эта его проницательность тогда меня поразила.
               В то время мы боролись за возвращение себе права решать самим собственную судьбу. Никто нам этого не принес на блюдечке. Все это случилось благодаря такому мощному движению, как «Солидарность», в результате переговоров за круглым столам, то есть мирным путем. Важно было и то, что никто нам в этом не помешал. Это были времена не Брежнева, а Горбачева, а затем Ельцина, при котором были выведены войска из ГДР, а затем и из Польши. Это важные факты для истории Европы. С того времени архитектура Европы изменилась, изменилось и наше место в Европе. Мы являемся членами Европейского Союза, пожалуй, наиболее удачного политического проекта последних десятилетий. Благодаря Евросоюзу мы укрепляем свое положение. Мы укореняемся в системе стран Европы и можем влиять на развитие всей этой системы.
               Организаторы этой конференции поставили перед нами вопрос о диагнозе нынешней ситуации, в которой со времен Сахарова произошли очень серьезные изменения. У меня нет целостного диагноза ситуации, но я хотел бы обратить внимание на один аспект. Время, когда существовало разделение на два блока — коммунистический блок и западный блок, — характеризовалось дефицитом ощущений безопасности. Это были времена реально угрожающего миру ядерного конфликта. Это было время, которое именно так воспринимали народы, которые находились под угрозой. Эта угроза миновала. Конечно, существует еще теоретическая возможность попадания ядерного оружия в руки каких-то безумцев, но в целом угроза ядерного конфликта между двумя системами миновала. Можно сказать, что место дефицита ощущения безопасности занимает сейчас, во всяком случае, на нашем континенте, дефицит доверия. Этот дефицит доверия не берется из ничего. Он коренится в истории, в актуальной политике, менталитете, в сверхвосприимчивости и в разного рода комплексах. Он имеет место быть как в отношениях между Польшей и Россией, так и в общеевропейских отношениях. Россия, во всяком случае, официальные ее круги, подозрительно смотрит на критику царящих в России отношений, видя в них попытку подрыва. А мы не без основания очень болезненно воспринимаем любые проявления политики, в которых звучат нотки империализма. Этот дефицит доверия нельзя преодолеть одними декларациями. Однако возникает вопрос: хотим ли мы идти в этом направлении? Станет ли преодоление этого дефицита доверия главенствующим моментом в политике правительства, а также главенствующим моментом в совместном существовании свободных обществ?
               Я был бы нечестен, если бы не высказал мнение, что преодоление этого дефицита доверия будет зависеть оттого, как будут формироваться отношения внутри самой России. Это интересует не только нас , но весь мир, потому что Россия — настолько большая страна, что не может не привлекать всеобщий интерес. Однако изменить Россию могут только сами россияне. Наш, польский, опыт, показывает, что создание демократической системы, свободной рыночной экономики и создание гражданского общества высвобождает энергию народа. Конечно, и мы совершали ошибки. Мы представляли себе путь к свободе проще, чем он был на самом деле. Перемены просто огромны. Большую роль в них сыграло развитие местного самоуправления, которое преобразило жизнь польского села и польских больших и малых городов.
               Я думаю, что различные тоталитарные системы всегда стремятся удерживать человека в положении подданного. Однако демократическая система, система гражданских и экономических свобод имеет шанс на создание настоящего гражданина. Некоторые считают, что достаточно создать потребителя. Я не думаю, что достаточно создать потребителя вместо подданного, а не гражданина. Так что очень важно обеспечить условия для того, чтобы люди могли оказывать влияние на государство, чтобы как можно больше граждан хотело быть гражданами. В этом состоит мое пожелание России и россиянам. Я думаю, что оно, это пожелание, вполне в духе Андрея Сахарова. Спасибо.
              
               Людмила Алексеева: Следующий выступающий — Джереми Стоун. Это известный американский ученый, некоммерческая организация «Каталитическая дипломатия», бывший президент Федерации американских ученых 1970 года.
              
               Джереми Дж. Стоун (перевод): Эта конференция призвана решить определенную проблему, и меня есть решение этой проблемы. Я считаю, что это интересный замысел, который поможет победить апатию в России. Иными словами, я попытаюсь объяснить, как сделать так, чтобы российское общество активно воплощало идеи Андрея Сахарова в жизнь.
               Цели Андрея Сахарова очень интересны большинству русских. В России люди могут, стоя на перекрестке, спорить о правах человека, о демократии, о разоружении, об окружающей среде. Если вы хотите, чтобы россияне стали активными, вам следует вовлечь их в борьбу с коррупцией. Россия сейчас — одна из наиболее коррумпированных стран в мире. Среди 180 стран Россия на 145-м месте по коррупции. Это такой же уровень коррупции, как в африканских странах. И российское общество знает это и ненавидит коррупцию. Ни одна из целей Андрея Сахарова не может быть достигнута в коррумпированном обществе. В коррумпированном обществе невозможно соблюдение прав человека,. не может быть хорошей экологической обстановки в коррумпированном обществе, в коррумпированном обществе не может вестись разоружение. И в коррумпированном обществе не может быть хорошего управления. Так что для воплощения идей Андрея Сахарова следует помочь начать совместную кампанию против коррупции.
               Я предлагаю создать координационный комитет [имени] Андрея Сахарова, чтобы помочь обменяться идеями борьба с коррупцией среди различных общественных групп и регионов России. Число пользователей Интернета в России увеличивается на 30 процентов каждый год. Все больше и больше людей сейчас используют Интернет, чтобы сражаться с коррупцией. То, что было сделано на Ближнем Востоке, может быть сделано и в России. А именно: вы можете использовать Интернет, чтобы организовывать демонстрации, сообщать о случаях коррупции, размещать фотографии и аудиозаписи, отображающие случаи коррупции, с собственного телефона. Вы можете обращаться в WikiLeaks (интернет-организацию) с документами, подтверждающими коррупцию.
               И один из самых важных аспектов: российское правительство против коррупции. Когда президент Медведев и премьер-министр Путин говорят коррупции, о снижении уровня коррупции, я не верю, что кампания против коррупции может быть остановлена российским правительством. И я не думаю, что может быть нарушена технология, потому что Интернет — …
              
               Людмила Алексеева: Еще как может.
              
               Джереми Дж. Стоун: …очень гибкая вещь. На этой неделе была статья в «Уолл-Стрит джорнэл», где обсуждалось богатство стран с плохим управлением, богатство стран с умеренным управлением и богатство стран с порядком во власти. Я могу сказать вам, что было написано о России. Из всех стран с плохим управлением Россия — самая богатая. Но, несмотря на богатство, исследование показало, что ей требуется усовершенствовать принципы государственного управления и присоединиться к группе стран с умеренным госуправлением, потому что сегодня не существует богатых стран с плохим управлением, кроме России. Так что для будущего страны, так же как для достижения целей Андрея Сахарова, Россия должна сделать что-то с коррупцией. Я думаю, что это что-то конкретное, что эта конференция могла бы оставить после себя.
               Я стоял около Кремля, где президент Горбачев впервые встретил Андрея Сахарова. И я слышал реплики, которыми они обменялись. Андрей Сахаров скромно сказал президенту Горбачеву: «Это прекрасно — снова иметь свободу и ответственность». Горбачев  только что выпустил его из Горького. И президент Горбачев молниеносно ответил с улыбкой: «Это хорошо, что вы понимаете, что свобода следует вместе с ответственностью». Потому что президент Горбачев боялся, что слова Андрея Сахарова станут спичкой, из-за которой Россия запылает.
               Без сомнения, нынешнее российское правительство будет до некоторой степени бояться кампании против коррупции. Некоторые будут говорить, что это еще одна «цветная» революция, другие скажут, что это чуждая идея. Некоторые скажут: эта кампания против коррупции сведет вместе все оппозиционные элементы в России и, кто знает, что будет следующим. Премьер-министр Владимир Путин и президент Медведев знают, что Россия не может двигаться вперед, все глубже и глубже увязая в коррупции. Будущее страны зависит от того, удастся ли что-нибудь сделать с коррупцией. И будущее идей Андрея Сахарова целиком зависит от победы над коррупцией. Это реальная цель, которую я предлагаю последователям Андрея Сахарова.
               Я хорошо его знал. Я встретил его 35 лет назад. Я оказывал ему поддержку в пяти его голодовках. Я видел его сразу после освобождения в 1987-м, и мы вместе работали над совместным подходом к «звездным войнам». Я могу сказать, что Андрей Сахаров был очень последователен в борьбе с коррупцией.
               Приведу несколько примеров, подтверждающих эту точку зрения.
               Сахаров впервые приехал в Америку благодаря бывшему советнику президента Кеннеди по вопросам науки, который много сделал, чтобы Андрей Сахаров получил разрешение выехать за границу. Многие говорили: «Андрей Сахаров — все еще великий ученый, может быть, он изобретет что-то, что может быть использовано против нас. Может быть, он не вернется домой. Может быть, он расскажет секреты водородной бомбы». Когда он приехал в Америку, мы все были рады. И Джо Визнер, который организовал эту поездку, сказал Андрею Сахарову: «Академик Сахаров, я пригласил несколько богатых людей на обед, чтобы учредить фонд по правам человека. Все, что вам надо сделать, — прийти на этот обед и сказать, что это хорошая идея. В таком случае эти люди дадут деньги, и у нас будет фонд по правам человека». К абсолютному удивлению Джо Визнера, который предпринял огромные усилия для того, чтобы Андрей Сахаров мог приехать в Америку, академик Сахаров сказал: «Этот фонд — не хранилище. Откуда вы знаете, что он работает хорошо? Почему вы уверены, что мне следует поддерживать такую идею?» Я могу вам сказать, что Джон Визнер и другие были удивлены; они  поняли, что Андрей Сахаров был настолько некоррумпированным, что даже не собирался отплатить услугой Джо Визнеру, замолвив слово за организацию по правам человека.
               Он — совершенный духовный символ для кампании против коррупции. И это то, в чем нуждается Россия. Это не случайно. Большинство людей не относится к этой задаче серьезно и не предлагает конкретных идей. Кампания против коррупции — это конкретная идея. Представители многих слоев российского общества готовы выступить против коррупции,. Во имя Андрея Сахарова вам следует провести встречу с различными группами, чтобы обменяться мнениями по этому конкретному вопросу. Если вы будете действовать в этом направлении, значит, эта конференция имела смысл.
              
               Сергей Лукашевский: Благодарим вас, господин Стоун, за такой интересный доклад и поразительную концовку. Последняя история удивительная, мы ее не забудем. Она заставит нас еще долго размышлять.
               Прежде чем перейти к следующему докладу, я осмелюсь напомнить присутствующим, что сегодня исполнилось бы 37 лет со дня рождения Станислава Маркелова, убитого два года назад. Это немножко странно, это день рождения, но все-таки мне кажется, что для нас было бы совершенно естественным почтить минутой молчания память Станислава Маркелова и всех других правозащитников и журналистов, убитых в последние годы.
              
               Людмила Алексеева: Андрей Дмитриевич Сахаров в свой день рождения обязательно бы так сделал.
              
               Сергей Лукашевский: А теперь слово для доклада предоставляется Йенсу Георгу Райху. Это немецкий ученый, биолог, очень известный общественный деятель и член Германского совета поэтики. Доклад его называется «Андрей Сахаров и ответственность ученого в эпоху после “холодной войны”».
              
               Йенс Райх (перевод): Дамы и господа! Благодарю вас за эти минуты памяти. Я также собирался напомнить вам, что наша конференция проводится в гостинице, находящейся в 50 ярдах от того места, где почти пять лет назад была зверски убита Анна Политковская. Можно будет сделать несколько шагов и взглянуть на табличку, которая напоминает об этом событии. Не только Анна Политковская, но и другие, кто уже упоминался: Маркелов, Шабурова, Эстемирова… Полагаю, что имена этих людей должны звучать на всех конференциях, напоминающих нам о деятельности и судьбе Андрея Сахарова поколение назад.
               Для меня большая честь быть приглашенным на это важное мероприятие и внести свой вклад в него сегодня, когда Андрею Сахарову, которого уже нет с нами, исполнилось бы 90 лет. По образованию я врач и биолог. Я провел примерно половину своей научной карьеры в Восточной Германии, которая принадлежала к бывшему восточноевропейскому блоку социалистических государств, братских стран, как мы раньше называли друг друга. Я был сооснователем общественного движения жителей страны «Новый Форум», которое среди прочих способствовало свержению восточногерманского коммунистического режима в 1989 году и последующему объединению Западной и Восточной Германии в 1990 году.
               Могу сказать, что Сахаров служил блестящим примером и великим вдохновителем движения за мир и свободу в Восточной Германии. Мы внимательно изучали его начинания и политические заявления и старались применить их, будучи в совершенном восхищении его мужеством и смелостью. Позвольте поделиться с вами некоторыми воспоминаниями о роли Сахарова в политической истории XX века и продолжить свою речь размышлениями о роли ученого в эпоху, последовавшую за эпохой «холодной войны», в XXI веке.
               С сожалением говорю о том, что мне не представилось возможности лично познакомиться с этим выдающимся человеком, несмотря на то что в 1970-е годы, занимаясь исследованиями, я провел некоторое время в Институте биофизики РАН в Пущино-на-Оке. Я видел его лично только один раз, и тот случай был довольно характерным. Один из друзей пригласил меня в научный центр Академии, в заведение вроде кафетерия, и пока мы стояли в очереди, обратил мое внимание на человека, который в одиночестве тихо обедал за столиком в центре зала, окруженным рядом никем не занятых столиков, в то время как остальные посетители теснились за столиками, расположенными на некотором расстоянии. Очевидно, этот великий человек был знаком всем ученым, они его узнали, но никто не осмеливался приблизиться — из смешанного чувства уважения к нему и страха, что их отметят как находившихся в компании якобы опасного предателя страны. Такое отношение было типично для большинства людей в те дни, когда СМИ были готовы оговорить любого. Несмотря на то, что я хотел бы перемолвиться словом с этим человеком, там не нашлось никого, кто мог бы меня ему представить. Позже, в 1980-е, когда я уже знал людей, знакомых с ним, и сам уже не боялся скомпрометировать себя, случая не представилось, потому что в то время Сахарова выслали в город Горький, куда у меня доступа не было.
               Андрей Сахаров, несомненно, является выдающимся политическим деятелем XX века. Он относился к тому очень небольшому числу ученых, чья профессиональная деятельность привела их на вершину политического олимпа, тех, кто служил своей стране как патриот, тех, чьи вклады которых были либо благословенны, либо вредны для соотечественников и для мира в целом.
               Для сравнения, чтобы объяснить, что я имею в виду, позвольте мне кратко напомнить вам о Фрице Габере, великом химике, получившем Нобелевскую премию в 1918 году за свой вклад в осуществление синтеза аммиака из азота воздуха, что важно для производства удобрений и стало благословением. Но на протяжении Первой мировой войны Габер верно служил своей стране, имперской Германии, неустанно работая над созданием и внедрением хлора и прочих смертельно ядовитых газов, применявшихся для массового убийства в траншеях, где велись действия той апокалиптической войны. Это было проклятие — после благословения. Деятельность этого ученого привела и к тому, и к другому .
               Габер был не один такой, не один с сочетанием острого ума и смешанного благословения. Роберт Оппенгеймер — еще один пример великолепной научной работы, бескорыстно направленной на благо страны, которая завершилась катастрофическим применением оружия массового поражения, проектов Little Boy и Fat Man, в Хиросиме и Нагасаки. Позже Оппенгеймер глубоко сожалел о содеянном, ушел в религиозный мистицизм, описывал свои ощущения так: «Я — Смерть, великий разрушитель миров, несущий гибель всему живому» (цитата из Бхагават-Гиты, священной книги индийцев, написанной на санскрите).
               Сахаров также мог бы стать «великим разрушителем миров» — как ведущий инженер при разработке водородной бомбы. Были случаи, например, во время экспериментальных взрывов водородной бомбы в конце 1950-х, когда испытания грозили выпадением огромного количества радиоактивных осадков в степях Казахстана. Или если бы здравый смысл политиков и военных не возобладал и они не избежали бы открытого конфликта с применением ядерной мощи в Кубинском кризисе 1962 года. Тогда Сахаров, работавший инженером в Сарове, осознал, что мир скатывается к тотальному разрушению, но, вместо того, чтобы найти себе прибежище в буддистском недеянии, даже в то время, пока продолжал заниматься теоретической физикой, мирным ядерным синтезом, разрабатывал политическую стратегию, чрезвычайно простую по своей сути. Это была своего рода физическая модель мировой политической ситуации. Он заимствовал концепции из динамики нелинейных систем, физических задач о двух телах и предсказал условия динамической стабильности и нестабильности подобных систем. Ему стало ясно, что при любых условиях разработка действенных ракет для борьбы с ПР привела бы к гибельной дестабилизации шаткого равновесия взаимно гарантированных ответных ударов и легко вызвала бы переход к катастрофическому открытому конфликту. Физики и математики среди присутствующих здесь знают, как записать параметризованные дифференциальные уравнения, которые верно описали бы эти жесткие противоречивые требования взаимно отрицательной обратной связи по отрицательному притоку мощностей. Они также поймут количественные изменения системы, требующиеся для того, чтобы избежать катастрофы. В переводе с языка системного анализа на разговорный это значит, что система должна быть открыта взаимному потоку информации.
               Разработка ряда политических доводов заняла у Сахарова некоторое время. Вместо того, чтобы придерживаться модели Редьярда Киплинга «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и им не сойтись никогда», он пришел к выводу, что единственный выход заключается в том, чтобы две антагонистических системы обязательно сошлись в одной точке. Это послужило бы предпосылкой к гигантским политическим преобразованиям с обеих сторон противостояния. Свой диагноз для Советского Союза он изложил довольно прямо: это тоталитарная система, обреченная на провал. Он не уточнил, было ли так с самого начала или произошло в результате упадка, обусловленного сталинизмом. Характеристика «тоталитарный» в его словоупотреблении означала подавление свободного мышления, отсутствие гласности в публичной сфере, политические репрессии во всеохватывающей системе лагерей, пренебрежение правами человека. Для того, чтобы сказать это открыто, требовались смелость и мужество — и то наивное ощущение, когда человек забывает о физической опасности. Силы, руководившие страной в то время, поняли потенциал таких простых ответов на кажущиеся простыми вопросы и старались заставить замолчать этого по своей сути морально устойчивого человека многочисленными репрессивными мерами, известными всем нам, но не смогли заглушить его голос. Сахаров боролся неагрессивным оружием — в частности, своими текстами — и даже прибег к такому средству, как голодовка, чтобы привлечь внимание общественности к людям, подвергавшимся репрессиям или иной дискриминации.
               Позвольте также упомянуть Елену Боннэр, помогавшую ему во время изгнания. Без нее он не смог бы возвысить голос в 1980-е, в решающее десятилетие. Помимо физической изоляции и даже физической опасности, Сахаров наверняка неимоверно страдал от исключения из профессионального сообщества людей, занимавшихся теоретической и прикладной физикой, от молчания или от открытого неодобрения со стороны большинства своих коллег, даже со стороны близких друзей и сотрудников. Он выдержал это тяжелое бремя до самого конца ссылки, когда в движение пришли процессы гласности и перестройки. Уже в пожилом возрасте, уже не имея крепкого физического здоровья, он бросился в изнурительную политическую борьбу по поводу новой конституции и прочих реформ. Развитие идеальной теории в политической реальности демократического процесса со всеми скверными словесными атаками, кампаниями в СМИ и бесконечными дебатами на Съезде народных депутатов и в Межрегиональной группе, весь это, должно быть, отрезвляющий опыт с суровым физическими и психологическими нагрузками —  возможно, стали главными причинами его преждевременной кончины.
               Сегодня, принимая все это во внимание, я не могу не сравнивать мирную, удивительно терпеливую и стойкую политическую кампанию Сахарова с пожизненной борьбой Махатмы Ганди. Оба закончили трагически, оба не стали блестящими триумфаторами в момент, когда бесконечная борьба наконец принесла свои плоды. Воспоминания об этом выдающемся человеке автоматически ведут к вопросу о том, что бы он мог сказать сейчас, более чем через 20 лет после его раннего ухода. Он не увидел, как, сопровождаемые  яростными столкновениями, отделились некоторые советские республики, не застал государственного переворота, который положил конец Советскому Союзу. Ему не пришлось наблюдать тяжелое время для его родины в 1990-е и позже. Террористические атаки и кавказские войны, убийства журналистов, которые я уже упоминал. Он не видел атаку на Всемирный торговый центр и неэффективные войны Запада против Ирака и Афганистан. Он рано осознал надвигающийся глобальный экологический кризис и понял, какими болезненными и медленными будут попытки справиться с этой опасностью.
               Как бы он определил сейчас ответственность биологов, химиков и физиков и инженеров, работающих в этих областях? Уж точно не как молчаливую пассивность, характерную для большинства научной интеллигенции по всему миру во время «холодной войны». С одной стороны, задача следующего поколения легче, чем та, стояла перед Сахаровым. Но в то время она и сложнее. Легче, потому что мы, ученые, больше не занимаемся самоцензурой (большинство из нас, я должен добавить). Мы можем говорить громко. Наша проблема — скорее не в неспособности говорить, а в способности быть услышанными. Быть услышанным было в 100 раз легче, болезненно легче для Сахарова, заявления которого читали во всем мире, даже советскими чиновниками, относившимися к нему очень серьезно. Они слушали и копировали каждое слово, конфисковывали и собирали самиздатские издания, содержащие эти тексты. И они делади заключения, действуя и реагируя в точности не так, как того хотели бы Сахаров и его друзья. Но послание было услышано.
               Сахаров очень хорошо знал, что  требовалось сделать тогда. Опасность была вполне конкретной: мировое ядерное противостояние могло привести к колоссальным последствиям. Было совершенно ясно, что должно быть сделано в условиях реальной политики: соглашения о сокращении вооружений, а также независимое наблюдение за правами человека и много что еще. Во многих отношениях мы сегодня убеждены в долгосрочности проблем нашей эпохи. Соблюдение прав человека, свобода и социальные реформы все еще остаются большой общественной проблемой везде — в моей стране, Германии, в России и в других странах. Но глобальный кризис будет иметь долгосрочные последствия для людей в различных частях мира. В Африке все еще массово нарушаются права человека, вспомните геноцид в Руанде в 1994-м. Все еще существуют опустошительные войны, большей частью это гражданские войны сегодняшнего времени. Все еще существует ядерное оружие, как инструмент сдерживания. Все это — сигналы для немедленных действий.
               Это не группа ученых, которая ведет всех за собой, как это было во времена Сахарова, это сообщества людей по всему миру, которые призывают к действиям. И мы, ученые, конечно, присоединяемся к правозащитным организациям, таким как Humans Rights Watch, Amnesty International, Union of Concerned Scientists, «Мемориал», Physicians for the Prevention of Nuclear War и другие. Долгосрочная задача — сохранить планету обитаемой для будущих поколений. Это вновь — задача для науки в глобальном масштабе. И Сахаров в свое время предсказал даже это. Андрей Сахаров оставил наследство долгой борьбы за дела и задачи, и мы, ученые не должны забывать о нашем долге перед обществом. Мы должны способствовать росту технологического прогресса, но мы также должны помочь избежать возможных негативных побочных эффектов.
               Позвольте в заключение сказать, что Андрей Сахаров был великим человеком, человеком-символом, поддерживавшим свободу и права человека, соблюдение прав человека, политическую демократию, глобальное мирное сосуществование и благоденствие человечества. Мы будем помнить его как бесстрашного человека. И нам надо стать последователями Андрея Сахарова в решении проблемы, поставленной его действиями как политического активиста.
              
               Людмила Алексеева: Хочу представить следующего выступающего — Томаса Венцлову. Он известный поэт, публицист не только в своей стране, Литве, но и в России, и в Польше, но гораздо шире, потому что есть переводы. Но в этих трех странах он человек, одинаково представляющий их культуры, за что и был награжден премией «Перекресток», которая вручается очень редко — людям, имеющим одинаково большие заслуги перед литовской, русской и польской культурой. Но я хочу сказать о Томасе Венцлове как об одном из основателей Литовской Хельсинкской группы и долголетнем ее представителе на Западе. Кроме того, он профессор Йельского университета. Томас Венцлова, прошу вас.
              
               Томас Венцлова: Дамы и господа! Я прошу прощения, если я буду говорить в несколько шероховатом стиле, поскольку записи у меня в основном на литовском языке, но я буду говорить по-русски, по ходу дела переводя свои собственные записи.
               Я хотел бы дать краткий обзор того, что происходило в Литве в послевоенное время, рассказать немного о приезде Андрея Дмитриевича в Литву и его вполне благих последствиях, и немного сказать о современной ситуации, которая ставит более общие вопросы о взаимоотношении демократии и национализма.
               На последней странице «Доктора Живаго» Борис Пастернак сказал: «Предчувствие свободы носилось в воздухе всю послевоенную эпоху, составляя ее единственное историческое содержание». Эти слова могут быть применены и к Литве, но в любом случае — с некоторыми поправками. Первые два, пожалуй, послевоенных десятилетия для Литвы были необычайно трудными, впрочем, как для Латвии, Эстонии и, в конце концов, для России и для любой тогдашней советской республики. Желание свободы тогда, конечно, не исчезло, но о предчувствии свободы, о котором говорит Борис Леонидович Пастернак, трудно что-либо сказать.
               Масштаб репрессий и депортаций в эти годы был ничуть не меньше, а даже больше, чем до войны. За несколько лет разгромили и уничтожили антикоммунистических партизан, а также огромный слой людей, которые их поддерживали, в основном крестьян. Большинство литовской культурной и политической элиты оказалось в эмиграции. Та часть, которая осталась в Литве, либо попала в лагеря, откуда некоторые после смерти Сталина, правда, вернулись, но те, кто не попал в лагеря, как правило, были сломлены и деморализованы. Почти вся интеллигенция решила, что чтобы служить Литве, следует сохранить жизнь, следовательно, скрывать свои подлинные взгляды, надевать маску лояльного к власти лица, попутчика, а иной раз и коммуниста. К сожалению, эта маска чаще всего прирастала к лицу.
               Предчувствие свободы стало появляться только в молодом поколении и только после 1953 года. И хотя сущность тоталитарной власти осталась той же, было бы ошибочно считать, что положение было беспросветным. Когда мы глядим на это время из сегодняшнего дня, мы видим то, что не менялось. Лицо, которое живет достаточно долго и помнит смену времен, лучше видит постепенную эволюцию, которая иногда казалась довольно существенной и даже вселяющей надежду после 1956 года. Это было во всей Восточной Европе. Это было и в России в определенной мере. Это было, конечно, и в Прибалтике.
               Весь механизм государственной и иной жизни по-прежнему регулировался из Москвы. Такое же регулирование наблюдалось в Польше, в Чехословакии, в Венгрии, но все же там контроль не был столь всеобъемлющим. Только, пожалуй, Восточная Германия по степени несвободы могла быть сопоставимой, скажем, с Литвой или вообще Советским Союзом. В любом случае, аннексированные балтийские государства не имели независимости, даже формальной, которую имела Польша или Венгрия и даже Восточная Германия, и фактически превратились в губернии. Лицемерная Конституция не мешала репрессиям инакомыслящих. КГБ, возможно, уже не было всесильным, но оно настолько успело запугать людей в сталинскую эпоху, что большинство считало его по-прежнему всесильным, и, собственно говоря, многие считают его всесильным до сих пор.
               Общество болезненно переносило, скажем, запрет национальных символов. У поляков все же был свой флаг — польский орел. У нас наши символы были запрещены. А также оно болезненно реагировало на ограничение языковых прав. Следует сказать, что языковые права ограничивались и подавлялись и у меньшинств Литвы, причем иногда сильнее, чем у литовцев. У литовцев все же была пресса, все же были школы и даже университет, были театры, было телевидение на литовском языке, чего не было у, скажем, литовских поляков или евреев.
               С другой стороны, положение в Литве было все же несколько лучше, чем в других советских республиках. После смерти Сталина тут уже не было столь жестоких репрессий как, например, на Украине. Не было такого подавления национальной культуры, культуры на родном языке, какое наблюдалось в Белоруссии. Языки балтийских народов так же, кстати, как грузинский и армянский, были официально признаны. Была такая специальная статья на эту тему в «Вопросах языкознания» — признаны перспективными. Это была привилегия, которой не получили украинцы, белорусы, а также народы Средней Азии. Причины этому различны, но в них не буду углубляться, но это имело место. В Литве нередко это забывается.
               У нас не было ни Берлинского восстания, ни Познанского, ни Венгерского, ни октября 1956 года в Польше, ни «Пражской весны». Яркие события, может быть — это не совсем верный эпитет, но значительные событие, трагические события, хотя и не такого масштаба, как Аенгерское восстание или «Пражская весна» — это были демонстрации в Каунасе в 1972 году после того, как совершил самосожжение школьник Ромас Каланта. Поэтому Литва, с одной стороны, избежала некоторых потрясений и жертв, с другой стороны, в ней царила гораздо более затхлая атмосфера, чем в Польше, Чехословакии или Венгрии. Даже по сравнению с Украиной, с Эстонией и диссидентской Россией литовская интеллигенция избегала откровенной оппозиции, такой, как открытые письма, неофициальные комитеты или научные курсы, участие в неподцензурной либо эмигрантской печати. Случались исключения, но очень редкие.
               Но все же тут я бы хотел избежать односторонности. Сопротивление и риск почти всегда, особенно в условиях тоталитаризма, выбирает меньшинство. Остальные присоединяются только в момент несомненного перелома, что в Литве и произошло с 1988 по 1991 годы. Верными старым идеалам были партизаны, ссыльные и эмигранты. Все другие после 1944 и, тем более, после 1953 года выбирали более легкий путь, но в чем-то, возможно, и более осмысленный — путь органической работы. Я здесь употребляю польский термин, который возник в царские времена. Его, естественно, надо несколько модифицировать. Это означало в весьма нежелательной обстановке дать Литве как можно больше пользы, потихоньку расширять зону свободы, не имея при этом больших надежд, что эта свобода наступит. Сегодня, кстати, все это вызывает в Литве очень бурные споры.
               Многие бывшие коммунистические функционеры утверждают, что они работали для Литвы и даже определили ее освобождение. А правые, в том числе особенно люди, которые недавно перешли на сторону правых, называют их несомненными стопроцентными предателями и коллаборантами, которые не имеют перед страной ни малейших заслуг. Суть этого спора — не столько принципы, сколько борьба за власть. Историк, по-моему, должен занять более объективную позицию. Коммунисты, несомненно, преувеличивают свои заслуги, и многие из них действительно не имели никаких заслуг и играли чисто отрицательную роль. Но некоторым из них позиция органической работы не была чуждой и, тем более, она не была чуждой тем, кто не рвался в партию, но все же к ней приспосабливался.
               Эта органическая работа имела последствия. Отчасти была сохранена, отчасти расширена литовская культурная инфраструктура, которая до сих пор полезна стране. Учреждения просвещенческие, научные, театры, музеи, кинопромышленность, появлялись нестандартные стихи и романы, картины и спектакли, музыка и философия. Цензурировались, но все же издавались литовские классики. Была создана кое-какая индустрия, часто экологически вредная, а еще чаще вообще ненужная, но иногда и полезная. Можно еще добавить, выходя из позиции националистов, что, действительно, с Литвой были интегрированы области, у которых не было такой интеграции до войны, а именно Вильнюсская область и Клайпедская область.
               Это все мой приятель, увы, покойный, профессор политологии американский, а до этого литовский диссидент Александр Фромес называл интроструктурным диссидентом. Но был и экстраструктурный диссидент — это люди, которые выходили за рамки системы. Это были прежде всего старые политзаключенные и ссыльные. После 1956 года многие из них, хотя и далеко не все, вернулись на родину. Многие из них, хотя и не все, сохранили старые взгляды, пытались что-то делать или хотя бы влиять на молодое поколение. Вокруг них стали возникать маленькие островки, живущие по несколько иным законам, чем окружающее общество. Подобные островки создавали активные католические священники и многие предвоенные интеллигенты даже те, кто более или менее приспосабливался к обстоятельствам, иногда даже более, чем менее. Это сейчас в Литве принято называть пассивным сопротивлением. Это означало интерес к неподцензурным проблемам, неконформистское поведение, избегание коллаборантских жестов и бойкот коллаборантов, который был вполне ощутимым.
               С 1958 года стали более заметными и активные группы, которые, увы, довольно быстро замечал и Комитет государственной безопасности. Мы интересовались… Я говорю «мы», может быть, несколько нескромно, это немножко звучит, как «мы пахали». Я в то время все же был диссидентом без году неделя. Тем не менее, я этим интересовался. Я принадлежал к людям, которые были, так сказать, во втором, а может быть, и в третьем эшелоне, особенно не вылезали вперед, но старались поддерживать хотя бы морально тех, кто вылезал. Мы интересовались также и неофициальной Россией. На некоторые островки литовцев подействовало дело Пастернака в 1958 году. А потом на гораздо более широкие слои стал оказывать воздействие и вызывать огромный интерес Солженицын. Связи с русскими демократами в лагерях были довольно тесными.
               С моментом самосожжения Ромаса Каланты, то есть 1972 годом, совпало издание первой неподцензурной газеты. Назовем ее газетой, хотя это был скорее журнал, периодическое издание — «Хроника Литовской католической церкви». Это было анонимное, но, в общем, легалистское издание. Оно фиксировало нарушения прав верующих, только фиксировало, без комментариев. Создана «Хроника Литовской католической церкви» была под явным воздействием и по модели русской «Хроники текущих событий». Именно русские диссиденты, в том числе здесь присутствующая Людмила Михайловна, а также Сергей Адамович Ковалев, а также, в конечном счете, и Андрей Дмитриевич, конечно, и Павел Литвинов — не скажу легион, поскольку это сказано о чем-то другом и даже противоположном, но их достаточно большое множество. Всех не упомянешь. Андрей Дмитриевич Сахаров стоял у истоков всего этого сотрудничества. Среди читателей «Хроники» были трое римских пап — Павел VI, Иоанн-Павел I и, особенно, Иоанн-Павел II.
               Вскоре появились и другие периодические издания. Их в Литве было больше, чем в любой республике, входившей тогда в состав Советского Союза, — их было 14. Правда, когда КГБ арестовало 14 человек, пронесся слух, что ни одного издания больше не будет. Но это было преувеличение. Издания продолжали выходить. Если «Хроника» была чисто фактографической и в этом была ее сила, и очень твердо и четко проверяла эти факты, то другие периодические издания не избегали публицистики. Я читал эти издания, отчасти еще в Литве, отчасти уже находясь в эмиграции, и, к сожалению, замечал некоторое их однообразие. Они, в общем, ограничивались элементарной национальной программой, требовали, чтобы оккупанты ушли и не требовали ничего далее, не поднимали серьезные политические или социологические вопросы и не создавали более ясные сценарии будущего. Интроструктурные диссиденты, литовская интеллигенция, в общем, избегала сотрудничества с подпольной прессой, с неподцензурной прессой, отчасти именно по причине этой ее элементарности, но в основном, увы, из простой осторожности.
               И тут за помощь при передаче «Литовской католической хроники» на Запад был арестован Сергей Адамович Ковалев. КГБ привезло его в Вильнюс, где его можно было судить без особого внимания западных корреспондентов, это было удобнее. Но власть сильно просчиталась, потому что на суд в декабре 1975 года приехал Андрей Дмитриевич Сахаров, который только что получил Нобелевскую премию. Как раз в тот день, когда премию должны были вручать в Осло, и она была вручена Елене Георгиевне, Сахаров стоял в Вильнюсе у дверей суда, внутрь его, естественно, не пустили. Это его бдение у дверей суда продолжалось несколько дней.
               Надо сказать, что это вызвало среди западной прессы и западного общественного мнения гораздо более сильный интерес, чем его возможный, но не осуществившийся приезд в Осло. То есть власть исключительно просчиталась. И вот именно тогда не без участия Сахарова возникла идея создать литовскую группу в Хельсинки. Поначалу там было пять человек, и мы с самого начала говорили между собой, что это должна быть, в принципе, как бы маленькая модель будущего литовского парламента. То есть там должны быть и правые, и левые, которые находят общий язык, для которых существуют более важные вопросы, чем их, так сказать, правые или левые взгляды. Туда входила старая поэтесса, бывшая политзаключенная Оналоковскайте, бывшая эсерка, которая была крайне левой, ну, бомбы не бросала, но была, так сказать, не очень далеко от этого в годы межвоенного режима, в годы межвоенной независимой Литвы. Входил католический священник иезуит, член запрещенного советской властью иезуитского ордена. Входил еврейский активист, можно сказать, сионист, который интересовался в основном возможностью выезда в Израиль своих, как это сказать, евреев, потому что не скажешь, «земляков» или «соотечественников», это несколько разные термины. Он представлял в этом парламенте национальные меньшинства, не только евреев, но и поляков и даже русских. Затем был старый политзаключенный Виктор Спяткус, ныне, к счастью, еще здравствующий, который недавно прислал нам поздравления, Людмиле Михайловне в том числе в связи с юбилеем Хельсинской группы. И был я, ваш покорный слуга, который представлял новую литовскую интеллигенцию, сформировавшуюся уже в советское время. То есть от крайне левых до крайне правых, то есть и чистый, и нечистый, был такое Ноев ковчег.
               Я вспоминаю эту группу едва ли не как лучшее время жизни. Как я сказал, существовали католические группы и существовали национальные группы, эти группы пересекались, но не со всем совпадали. Существовали многочисленные группы людей, обеспокоенных судьбой Литвы. Были активисты, издававшие неподцензурную печать, но за ними стояла вся или почти вся литовская интеллигенция, которая, как могла, поддерживала стандарты национальной и культурной жизни: хранила язык, занималась изучением литовского прошлого, культивировала неконформистское искусство, препятствовала экологически вредным проектам, иногда вполне публично. В душе едва ли не каждый интеллигент стоял за восстановление независимости, однако, наученный горьким опытом, этих убеждений не демонстрировал и даже, стиснув зубы, иногда говорил нечто, им противоположное.
               Литовская Хельсинская группа заняла в этом спектре движений особую позицию, для многих непривычную. То есть, разумеется, все мы — и правые, и левые в группе — полагали, что восстановление независимости есть, безусловно, справедливое и необходимое дело. Большинство из нас было католиками, тоже не все. И тем самым нас занимало положение церкви. Однако мы стремились именно под воздействием Сахарова и его единомышленников выйти за пределы чисто национального и конфессионального подхода. Групп, преследующих национальные или конфессиональные цели, было и так предостаточно. Чего не хватало литовскому движению, как, впрочем, большинству движений в тогдашнем Советском Союзе, это четкого понятия о гражданских и политических правах. То есть прав добивались для своей национальной общины, для своей религиозной общины, но не для всех. Мы понимали, что такой подход по меньшей мере не полон, поэтому мы пытались встать, с переменным успехом, пытались встать на более общую точку зрения. Там, где нарушаются права кого бы то ни было, нарушаются права всех — поэтому мы выступаем за права кого бы то ни было. Мы выносим за скобки вопрос о независимости, но мы стоим за право каждого выступать за нее, как, впрочем, и против нее, но таковых было, этих вторых было действительно немного.
               Помнится, когда мы обсуждали программу группы, еще до ее объявления, кто-то из нас сказал: «Если мы выиграем, что вряд ли, и если в будущей независимой Литве станут преследовать коммунистов, то есть их вешать, расстреливать, судить, так сказать, неправым судом без достаточных доказательств, уже придется защищать и коммунистов». И все с этим согласились, особенно Луковскене-Пушкене, которая защищала права коммунистов так же, как и своих единомышленников-эсеров еще в независимой Литве.
               Я часто встречался с заблуждением, литовские интеллигенты мне говорили: «да, мы понимаем, вы не можете открыто выступать за независимую Литву и поэтому выступаете за права человека». Кстати, в некоторых других хельсинских группах так оно, по-моему, и было. Грузинскую группу под руководством покойного президента Звиада Гамсахурдиа интересовала независимость Грузии и больше ничего, и ни в коем случае не права человека, будь то права грузин, абхазов, осетин, русских, армян — кого бы то ни было. Тоже наблюдалось, по-моему, хотя бы отчасти в украинской группе. В русской меньше или совсем нет. Но мы пытались следовать пути, так сказать, сахаровцев, то есть русской группы, может, это нам и не всегда удавалось. То есть права человека для нас были не вопросом тактики, а вопросом принципа. То есть как бы мы ни любим Литву, этот принцип для нас важнее. Если в будущей независимой Литве права человека будут нарушаться, то любить такую Литву будет как-то затруднительно. То есть, конечно, мы будем ее любить, но будет при этом испытывать некоторую неловкость. На это нам всегда отвечали: ну, это невозможно, независимая Литва — это значит свободная, демократическая Литва, где всем будет хорошо. На что мы отвечали: мы тоже на это надеемся, но мы не стопроцентно в этом уверены. К сожалению, в современной Литве отчасти так и получилось. Положение в Литве лучше, чем в России, я бы сказал, лучше, чем в Венгрии, но оно примерно таково, как в Польше братьев Качиньских, покойного президента и его брата, который сейчас играет в Польше немалую политическую роль. И в Литве, пожалуй, несколько лучше. Но существуют конфликты, по-моему, нелепые конфликты, к числу которых я отнес бы конфликт с поляками. Ну, в любом конфликте всегда не правы и всегда грешны обе стороны. Но мой принцип, принцип Галльской группы и, думаю, принцип Андрея Дмитриевича Сахарова заключается в том, что говорить надо только о грехах своей стороны. Если ты, как говорят поляки, бьешься в чужую грудь и заостряешь внимание на несомненных даже грехах другой стороны, то ты только усиливаешь конфликт. Если заостряешь внимание на грехах своей стороны, ты имеешь шанс, хотя только шанс, его слегка смягчить, а это уже кое-что.
               Мне кажется, один из уроков Сахарова заключается в том, что существуют права человека и существуют права нации на развитие своей культуры, на создание независимого государства. Эти права несомненны и неизбежны. Но права человека логически предшествуют правам нации. Если они входят в конфликт, то преимущество следует отдавать правам человека. Вот на этом я стою, так сказать, как Мартин Лютер, стою и не могу иначе. Увы, не каждый в Литве здесь со мной согласен. Но положение не так плохо хотя бы потому, что у меня есть единомышленники, единомышленники иногда говорят даже более резко радикально на эту тему, чем ваш покорный слуга и, в общем, никого из них пока не посадили и, думаю, не посадят. Спасибо за это и спасибо за это Андрею Дмитриевичу Сахарову, который нас этому учил.
              
               Людмила Алексеева: Вы теперь понимаете, что это человек, который близок одинаково и русской, и польской, и своей родной литовской культуре. Не только культуре, но и Андрею Дмитриевичу Сахарову, которому не только эти три нации могут быть благодарны.
              
               Сергей Лукашевский: Спасибо, Томас.
               Уважаемые коллеги, мы с вами отработали полную программу и ничего не пропустили. Спасибо!
 

 

  • Страница для печати